Игорь Редин - Синий роман
Шёл я недолго. Мои ноги сами принесли и поставили меня напротив антикварной лавки. Спустившись в полуподвальное помещение, я сразу увидел её. Это была осень. Она одиноко висела на стене.
Сколько стоит? – спросил я, невоспитанно тыча пальцем в большую виниловую пластинку без конверта.
Не продаётся, – без торгового энтузиазма в голосе ответил мне антиквар.
А почему здесь висит?
Просто так, – сказал он и протянул мне букет синих хризантем. От цветов я вежливо отказался, но позволил ему сделать мне минет.
Спасибо, – сказал я, получая винил осени.
До встречи, – ответил мне он.
Не дождёшься.
Столетний DJ в подземном переходе потчевал прохожих своей музыкой. Репертуар был скудненьким: три древних пластинки с романсами, миньон с песенкой крокодила Гены и, невесть откуда взявшийся, дорогой виниловый диск с музыкой из «Амели». Патефон – ровесник своего хозяина – кряхтел, чихал и кашлял, но свои функции, тем не менее, выполнял. «В парке Чаир распускаются розы», – пел он голосом Лемешева.
Я прислонился плечом к противоположной стене неформального (underground crossing) перехода и, закурив, превратился в слух.
Старый романс вместе с моей памятью и табачным дымом унёс меня домой. Я бродил по Мисхору. Я жарко обнимался с солнцем. Я целовался с солёной Луной. Я приговаривал к декламации молоденьких ветреных поэтесс…
Ваши документы, – вывел меня из транса чей-то недружелюбный голос. Коню понятно, что он принадлежал блюстителю порядка.
Сколько? – невинно спросил я. Документов у меня не было.
Сто.
Двести, и в следующий раз ты проходишь мимо.
Идёт, – он взял деньги и испарился, а я подошёл к наезднику дисков и:
Отец, сколько у тебя стоит песня?
Да, кто сколько даст, сынок.
Неправильная политика, – и я прочитал ему лекцию относительно самоуважения, самооценки и связанных с этим расценок его творчества, – чем больше называешь, тем сильнее тебя уважают, – резюмировал я.
Тогда тыща, – научил старика на свою голову.
Нехило просишь.
Ты ж сам надоумил, – недоумевал тот.
Поэтому мне положена скидка. Как считаешь? – я улыбнулся.
Что будем слушать? – казалось, он не услышал моего вопроса, и, поскольку в моём взгляде по-прежнему читался вопрос, добавил: – Положена, положена. Успокойся.
В таком случае, повторим «В парке Чаир», – я дал ему десять баков и, немного подумав, протянул в подарок осень. Всё равно, дома ей нет места.
Кем-то небрежно оторванный, последний летний день упал на тротуар и растворился в осенней луже.
Ивана. 14.03.02 г. Москва.
Пуанты.
Встал он к стенке, угрюмо посмотрел на стрелков, запомнил каждого в дуло, попрощался с жизнью, пожалел, что не дал тогда в глаз пьяной балерине Зинке и запел «Боже, царя храни».
Залп и… хрена лысого. Ни одной царапины, если не считать свежих щербин на многострадальной кирпичной стене.
Шнабс-капитан Бесперебойный выплюнул изо рта цветик-семицветик и, глядя на героев расстрельной команды, весело констатировал факт неудавшейся генеральной репетиции парадно-показательной казни приуроченной к международному женскому дню 8 марта:
– Блядь. Господа, да они ж все в гавно.
А Клим подумал: "значит, буду жить долго. Какой бог? Какой царь? Какая в жопу Зинка? Вот стану комиссаром, надоть будет учредить звание Ворошиловского стрелка и давать его всем, кто мимо". Брезгливо снял свои обосранные портки и пошёл себе восвояси с места неудавшегося аутодафе. И там, где ступала его нагая нога, бурной плесенью начинали цвести несущие конструкции несуществующего слога его отрыжки вперемешку с икотой.
– Стреляй. Стреляй, Глеб Егорыч. Уйдёт же. Уйдёт!!!
– Сначала надо в воздух.
– А в воздух-то за что? Не он же банк ограбил.
Счастливая смесь кислорода с азотом придурковато улыбнулась и благодарно подарила им отражение радуги в окрестностях татарской деревушки Дерикой, что находилась на берегу мелководной горной речки. В реке, кроме взвода вечно пьяных мужиков под предводительством потомственного шамана Бесперебойного, купались две немки: фрау Роза и фрау Клара. Ранняя весна подарила дамам радость знакомства с хайтормой. Семь шестых данного музыкального направления приятно ласкали слух, но при этом никак не укладывались в их естестве. Тирольские напевы прочно и навсегда завладели немецкими мозгами женщин.
В деревне, помимо звуков хайтормы и стройных кривоногих татарочек, проживал огромный каракурт.
Судя по зигзагообразной траектории паутины чёрной вдовы, скоро будем пить портовое вино – значит лето в длинных ногах и коротких юбчонках. И его в который раз станут дониматься обладатели борсеток с заводами, мавзолея с Лениным, мозолей с пивом, и прочей дорогостоящей лабуды. А я на новый год, как водится, накушался. Славно так попил. Нихрена не помню. Будет что порассказать внукам. Если те когда-нибудь появятся, конечно.
Кстати, у меня есть машина времени. Запой называется. Правда, работает, зараза, только в направлении будущего, но зато исправно. Начал, если верить календарю, 25 декабря… скоро уж и крещендо водолазово, а я всё никак не остановлюсь. Запой с нормальным произношением – с точки зрения существительного, это круто.
В один из рассветов просыпаюсь и понимаю: вместо водки испытываю непреодолимую потребность в филологии.
– Кто такой мизантроп? – спросил свежим перегаром я нежную кошку по имени Вассер-Ла.
Нежная театрально поморщилась, но с ответом всё-таки удосужилась:
– Мизантроп – это филантроп, зацеловавший до смерти своего визави, – а коготки-то у кошки острые.
Только непонятно, с какой целью она их выпустила: то ли поцарапать, то ли просто так – поточить. Кто ж их разберёт – этих кошек? Хотя, любая кошка, в отличие от женщины, представляется мне вполне предсказуемой и даже предподлежащей.
...................................................................................................... в этом месте погребён абзац о Зелёном Коране, голубых кораллах и бесцветной коварности женщин. Я убил его, как убил многое другое, что было для меня дорого.
– Почему? – спросила меня ты.
– Потому что ты ничего не хочешь видеть дальше собственного носа и полагаешь что всё это бирюльки – игра, несомненно, интересная, но, в общем-то, легкомысленная.
Ты могла бы засучить рукава и в течение всего одной недели построить Байконур II, но почему-то предпочитала сучить ножками на сцене Мариинки.
А всё проклятые пуанты.
Но я люблю тебя.
Какое счастье, что ты у меня есть и что не поэт я. В противном случае писал бы тебе пошленькие стишата, рифмуя вновь-любовь, бодун-Цзэдун. Впрочем, последняя рифма мне видится вполне актуальной.
Ивана. 18.03.02 г. Москва.
Танго.
Сиваш. Краснопузые оборванцы, словно тридцать три богатыря под предводительством танцмейстера Пушкина, вышли из воды и, вставив нам по самые гагашары, сбросили туда, откуда только что вышли сами. Не долго мучилась старушка… Сейчас бы в Ялту. Там вино и пальмы, солнце и девочки мадам Изольды.
Чудом оставшийся в живых, офицер белой гвардии шнапс-капитан Бесперебойный налил себе полный стакан водки. Откушал. Закусил свежеприготовленным капустным салатом. Достал из нагрудного кармана серебряный портсигар с золотым фамильным гербом. Папиросы "Лира". Закурил. Откинулся на спинку стула (тот был сделан из молоденькой русской берёзки) и с наслаждением застрелился.
"Владимир Путин – Лучший рок-певец России!", – неон вместо света в конце тоннеля. И больше ничего. Неведомые силы несли несильно покачивая его к этой непонятной надписи. Рок-певец представлялся Бесперебойному сухим, седовласым старцем с гуслями в руках, предсказывающем судьбу. Ведун. А вот, кто такой Путин, ему было неведомо. Через секунду или через год – часы то останавливаются, то бегут – он настолько сильно приблизился к надписи, что тире превратилось в горизонт.
На жирном тире неонового горизонта, между Солнцем и Луной длинноногая дама в белом одиноко танцевала танго. Глядя на её живой танец, он вдруг понял – на такое способна только смерть. Она танцует в ожидании десерта из никчемных стихов с угасающими цивилизациями, невзрачных картин и остывающих планет, танцоров с мешающими яйцами и взрывающихся галактик. Не всё, что умирает – достойно жизни.
Телевизор. Лыжи. Молодой компьютерный гений Бесперебойный вышел из ванной. Его лицо было гладко выбрито, но почему-то только на две трети. Экзекуции бритвенным станком не подвергся его правый ус и половина левой щеки. Наличия столь экстравагантной внешности он добился благодаря своей уверенности, что на всё воля Божья. Он как раз выбривал растительность со своей левой щеки, когда в ванной неожиданно погас свет. «Значит так надо», – подумал он и, решив, что именно в таком виде симпатичен богине, танцующей танго на планете Венера, стёр с лица остатки пены, залил это дело антисептиком с кисловато-прозводственным запахом свежести и бодро покинул ванную комнату.
