Ги Де Кар - Зов любви
Конечно, этот фонтан не был такой уж диковинкой, но вместе с тем он настолько напоминал атмосферу арабских двориков, которые на востоке освежают и напоминают об оазисах в пустыне, где человек находит вдохновение и спокойствие. Казалось, уже один этот фонтан является воплощением всего арабского мира, его отражением в далекой европейской стране. Он сразу понравился Хадидже, и ей показалось, что звон капелек создает неожиданную поэзию. Широко открытыми, блестящими глазами, она, как ребенок, смотрела с радостью и восторгом на маленькие цветные водопады, капельки которых словно исполняли какой-то танец под ностальгическую мелодию оркестра, находившегося в глубине сцены. Оркестр действительно был превосходен, он состоял из северо-африканских музыкантов. И кто бы они ни были – марокканцы, алжирцы, тунисцы, не имело никакого значения, потому что все они играли с душой, пылом и страстью Востока.
Посетители сидели полукругом, на низких диванах и пуфиках; перед ними вместо столов стояли большие круглые серебряные подносы, на которых было множество различных приправ, способных придать настоящий природный вкус арабскому кус-кусу. Музыка звучала тихо и ненавязчиво. Нежная, жалобная песня вызывала в душе тихую грусть.
– Чудесно, что ты надумала привести меня сюда,– признался Ален.– А ты не смогла бы мне перевести, о чем поет певец?
– Он рассказывает одну из тех длинных историй, которые ты так любишь, в ней как раз идет речь о нас.
– И о чем поется, о хорошем или о плохом?
– И о том, и о другом. Он поет, что я самая красивая из всех женщин, которых он когда-либо видел, но он ревнует меня к сопровождающему белому принцу.
– И что, я должен сердиться или радоваться этому?
– Ни то, ни другое. Ты просто улыбайся.
– Я уже заметил, что с тех пор, как мы живем вместе, твоя улыбка может решить много вопросов.
На что Хадиджа ответила:
– Это одно из моих секретных оружий. Если бы я могла выражаться, как этот певец, то делала бы это целый день. Я бы рассказала всему миру о том, как мне хорошо с тобой и какие незабываемые минуты и часы мы провели этой ночью.
Сильно сжав руку Алена, она сказала:
– Послушай, о чем говорит поэт: «Если ты держишь в своей руке руку друга, который верен своим обещаниям, не оставляй его, потому что если ты хотя бы раз убедился в его верности, знай, что это друг, которого нужно держаться всегда». Ален, в этот вечер впервые в жизни я поверила словам этого поэта.
Ален ответил:
– Если бы ты знала, Хадиджа, как я люблю твою маленькую тонкую руку, которая уже столько раз доказала, что создана лишь для того, чтобы дарить ласки. За время, проведенное вместе, я не раз убедился, что ты рождена не для работы на кухне.
– Наверное, потому,– улыбнулась Хадиджа,– что вся моя работа по дому не так уж прекрасна.
– Ну что ты, нет, все хорошо. Об этом даже не думай.
– Нет, мне стыдно. Потому что один поэт сказал:
От тепла и ласки роза расцветает,
Вне забот и радости – сохнет, увядает...
Если верить этому поэту, нетрудно догадаться, кем мы станем, ты и я.
– Не волнуйся, дорогая,– сказал Ален. – Я сумею заработать для нас двоих.
– Это именно то, что самое прекрасное и чудесное у вас, европейцев. Арабские женщины любят вас, потому что вы умеете ограждать нас от всех забот и волнений.
Вдруг музыканты заиграли громче. Это появилась танцовщица, которая была специалисткой в своем роде танца – танца живота. Она по очереди подходила к каждому столу, исполняя свой танец. Это была девушка-алжирка, весьма вульгарная с виду. Затем появилась другая – марокканка, которая была не лучше первой, но посетители, вероятнее всего, мало разбиравшиеся в этих танцах, казалось, получали истинное наслаждение, наблюдая за извивающимся женским телом. Особенно быстро мелькали руки в такт музыке. И только Хадиджа заметила:
– Эти женщины танцуют очень плохо. Это совсем не то. Танец живота другой, нужно гораздо больше гибкости. Хочешь, я покажу, как нужно танцевать этот танец?
Еще до того, как Ален успел ответить, она была уже в центре зала и стала извиваться в ритме музыки. Оркестр сначала робко, а потом все громче и ритмичнее стал сопровождать танец Хадиджи, словно это была настоящая профессиональная танцовщица. И сразу весь зал принялся хлопать в ладоши в такт музыке и танцу. Зал был покорен красотой женщины в сари, изящностью и элегантностью ее движений. Хадиджа не показывала обнаженного живота, но вместе с тем все ее тело, обвитое пурпурно-золотым сари, изгибалось, увлекаемое ритмом музыки, и за тонкой тканью сари легко можно было угадать прекрасные формы. Она изгибалась там, живая, трепещущая, но все это было скрыто под складками сари, поэтому исполнение танца было скромным и целомудренным.
Постепенно овации стихли, и теперь только томные и зовущие звуки арабской музыки сопровождали настоящий танец живота, который был ничем иным, как призывом к любви. Тело девушки плавно двигалось вокруг фонтана, отражая цвета радуги.
Ален подумал: «Да, она права: те, кто танцевал до нее, были всего-навсего самоучками. Настоящая танцовщица, нежная и женственная в призыве к любви,– это моя Хадиджа. Танец живота должен быть похож на поэму». И он почувствовал, что еще больше любит ее.
Ален знал, что девушка танцует только для него, забыв о всех присутствующих в этом зале, во все глаза смотревших на нее. Впервые за то время, что они были вместе, она демонстрировала всем, что любит его. Хадиджа выражала это в танце женщин своего народа, которые умеют показать и доказать свою преданность любимому мужчине. Когда-нибудь она могла бы станцевать его и дома, у них на квартире, но там не было бы той обстановки, как здесь, где все располагало к этому танцу – и убранство зала, и музыка восточного оркестра. Мужчина понимал, что если его женщина настояла на том, чтобы прийти сюда, то только потому, что это было необходимо ему, она чувствовала настоятельную потребность показать свою любовь к нему, свои чувства, свои желания выразить в танце, как это делают танцоры на далеких островах, в первобытных племенах, которые ночью исполняют этот священный танец вокруг костра и для которых он является основным средством выражения. Во время танца все ее существо стремилось к нему, лицо Хадиджи светилось какой-то внутренней радостью, ее глаза, горящие, как угли, смеялись и неотрывно наблюдали за своим возлюбленным, ее руки извивались в красивых замысловатых жестах, но в конце каждого движения руки были протянуты к нему в страстной мольбе любви. Все ее тело звало его к себе.
Танец вызвал чрезвычайное воодушевление у зрителей, и завсегдатаи признавались, что никогда раньше ничего подобного не видели.
