Кристин Орбэн - Шмотки
– Отчего ты такая, Дарлинг?
– Каждый человек мыслит по-своему и по-своему видит жизнь. В общем-то, люди чувствуют себя куда лучше, счастливее, если думают и действуют как все. У меня так не выходит. Пожалуй, мне не стоит подражать.
– Мне бы хотелось одеваться как ты, чтобы и на меня оглядывались на улице.
- Но ведь этого можно добиться и другими средствами.
– Что же ты не попыталась?
– Потому что знала, у меня ничего не выйдет. Никто еще не ответил на единственный вопрос, который тревожит всех: почему мы, смертные существа, оказались здесь и кто нас сюда поместил?
Жизнь так проста, достаточно взглянуть на мой шкаф. Живые одеваются, мертвым это больше не нужно; они ограничены одним костюмом, домашним платьем, да и те быстро становятся им велики. А я... я живая, мне хочется веселиться, хочется, чтобы все оглядывались на меня, когда на мне надет плащ из «Бориса Годунова», когда звенят мои колокольчики, — а потом я исчезну, молчаливая, одетая точь-в-точь как все.
– Это все так грустно.
– Нет, это правда. Нам отпущено не так уж много времени, поэтому не стоит себе лгать, нужно постараться провести это время как можно лучше. А вдруг тебе удастся сделать нечто совершенно небывалое?
– Может, я сумею ответить на твой вопрос?
– Может, сумеешь.
– А если не выйдет?
– Значит, будешь как все.
– За исключением того, что я буду одета как африканская принцесса.
– Ты будешь как все, кроме той самой африканской принцессы, о которой ты и думать забудешь...
– А меня полюбит кто-нибудь за то, что на мне будет наряд африканской принцессы?
– Нет... Здесь я заблуждалась. Мужчинам мы больше нравимся вообще без одежды. Слушай, куда ты несешься? Иди помедленнее.
– Дарлинг, мне просто не терпится увидеть твой шкаф, это как побывать у Деда Мороза. А я что могу подарить тебе, Дарлинг?
– Знаешь, есть невидимые для глаз подарки. И вот они-то прекраснее всего на свете.
До свидания
Я оставила перед дверью философа зеленовато-синий пакет для мусора, где, переложенные листами шелковой бумаги, покоились наряд Алисы в Стране чудес, прямое узкое платье из красного сатина в духе Мэрилин Монро, корсет из сетчатого нейлона с перекрещивающимися на спине бретельками, юбка из органзы с застежкой-молния на боку, комплект от «Highlander» из тартана, пара черных, обтянутых шелком туфель, застегивающихся ремешками на щиколотках, и тренировочный костюм, в котором я спала рядом с ним.
Я была отчего-то уверена, что ему будет приятно получить эти шмотки. На пакет я пришпилила записку на розовом листочке: «Прощай, философ, мне будет не хватать тебя. Дарлинг».
Платье для сборов
_ Ты готова, Дарлинг?
Бог, поставивший свой мотороллер внизу у подъезда, звонит по мобильному. Он ждет под козырьком. Нужно внимательно собраться, чтобы не выскочить из дому в туфлях на шпильках.
Совершенно ясно, что мне нужна практичная одежда и зонтик, патетически мрачный, из серо- голубой ткани с пропиткой, напоминающей морские волны на нормандском побережье.
Мои платья не отличаются ни практичностью, ни патетикой, вот поэтому-то я и расстаюсь с ними. Отправиться куда-либо с мужчиной – значит дать ответ на вопрос: что вы возьмете с собой на необитаемый остров? Выбор – это отказ, это невообразимо трудно. Мне так нравился созданный Кристианом Диором в 1956 году черный костюм (я откопала его на развалах блошиного рынка на Клиньянкур), и эта сумасшедшая вещица от Адуро Тайямо, и вязанное крючком платье от Марсии де Карвальо или цыганская юбка «Ungaro». Все это разные лики моей индивидуальности.
Бог по мобильнику безмятежно спокойно предложил помочь собраться, – казалось, он пребывал за тысячу лье от терзавшей меня драмы.
Удивленный моим отказом, он принялся ждать, ведь выбора у него не было. Мой же выбор был невероятно сложен.
– Ну вот наконец и ты! Как ты долго. Квартира опустела?
– Да.
– Ты что, избавилась от всех платьев?
– Да, говорю же тебе.
– Тебе грустно?
– Нет.
– Ты не будешь жалеть о том, что покинула бульвар Бомарше?
– Нет.
– Впрочем, зачем я задаю столько вопросов? Будто ревную к твоему экс-любовнику, хотя речь идет всего лишь о тряпках.
– О тряпках?
Бог только что совершил серьезную ошибку, первую за всю нашу короткую историю. В трагические моменты ирония ранит особенно больно. Ему не следовало бы называть так мои платья, иначе наша совместная жизнь может оказаться невыносимой. Пока еще не поздно, нужно, чтобы этот варвар понял: мои платья – это не жалкое отребье, не ошметки, не... не тряпье. Вся эта шерсть, хлопок, шелк и даже синтетические ткани – это августейшее собрание, почтенные альбомы – окрашенные, гофрированные, заложенные в складки, прошитые, вышитые, спрессованные, пропечатанные шотландской клеткой, полосками, с цветными узорами или без. В них воплощен человеческий труд, выдумка, необходимость выучиться, превозмочь, возвыситься, преобразиться, их следует уважать, так же как и тех, кто их сотворил, и тех, кто способен оценить все это. Поэтому впредь я не допущу подобных насмешек.
– Так что, послать за грузчиками, чтобы они спустили твои чемоданы?
– Незачем, у меня только рюкзак, три пары джинсов, шесть блузок и четыре свитера.
– Речь идет о новой Дарлинг?
– В каком-то смысле – да.
– Что ж, едем?
– Едем.
Мои пальцы, унизанные бронзовыми кольцами, стилизованными Домиником Паве под старину, вцепились в его куртку «Levis» из дубленой овчины, модель 1979 года, у меня было таких штуки четыре разных цветов.
Похоже, было еще рано – бакалейная лавочка внизу моего дома, которую держал марокканец, была еще закрыта, но меня терзал не голод, не желание выпить кока-колы и даже не любовь. Любовь была со мной. «Веспа» спокойно продвигалась к его квартире. Едва мы прибыли туда, Бог принялся любить меня – это была его роль, затем удалился на работу – это была его функция; он должен был вернуться через двадцать часов, как положено, поесть принять душ, улечься в постель, обнять меня, соединиться со мной, дополнив меня, как недостающий фрагмент головоломки. Ничего необычного – извечная программа любви, заложенная в генах.
В охватившем меня ощущении утраты не было ничего общего с биологией. Это было выжимкой цивилизации, плодом духовной культуры. Это моя честь, мое сопротивление, мое отличие. Жажда на сей раз, отхлынув от вкусовых пупырышков, должна устремиться вверх, к мозгу. Я могу на минуту открыть в себе древнюю тягу к ориентализму в интерпретации Пуаре: восточные шальвары, тюрбаны с яркими узорами, туфли без задников с загнутыми носами, вышитые золотой нитью; тягу к костюму раджи из вышитого шелка в цветочек, к жилету, надетому на блузу из муслина, к связке бус из природных материалов – из дерева, перламутра, кости, – к высушенным цветочным лепесткам, к шейным платкам, орошенным душистой водой; к вулканическим платьям от Пьерины Маринелли, что продаются у Мари-Луиз. Мне нравится отдаваться течению моды, как волнам Атлантики; едва отстраняясь и выйдя из моды, они возвращаются вновь в вечном круговороте. Мне нравится строгость одежды от Лагерфельда, нравится урок толерантности, заключенный в моделях Унгаро, умопомрачительная свобода Гальяно. А я тем временем качу, вцепившись в куртку из дубленой овчины, оставляя позади себя и строгость, и толерантность, свободу, элегантность, юмор и фантазию, потребность в новых телесных оболочках.
