Елена Рахманова - Любит – не любит
Ей слали серьезные и шутливые эсэмэски Роман с Александрой и потрясенные родители, которые нежданно-негаданно стали бабушкой и дедушкой, и новоиспеченная тетка – младшая Тинина сестра Ира. Баба Дуня наставительно поучала по телефону, что следует и чего не следует делать, строго-настрого запретив до истечения пяти недель со дня рождения кому-либо, кроме самых близких, пересылать по мобильному изображения малышки. «Не положено», – заявила она безапелляционно, и Тина не стала спорить. Все, кто был ей дорог, уже видели, какое чудо она произвела на свет. Или нет, не все…
Был, был один человек, которому, вопреки всем доводам рассудка, Тина безумно хотела показать, какая у нее – и у него – родилась дочь.
Ею же можно только восхищаться. А потом она наверняка станет предметом гордости своих родителей. Иначе просто быть не может, любому же ясно.
Иногда Тине на ум приходили ее мечты о свадьбе, о красивом платье с кружевным лифом, о длинном белом лимузине, о множестве гостей… и о человеке, с которым она пройдет по жизни. Только вот черты его все время расплывались. Максим, уже чужой муж, не годился на эту роль, а тот, другой, которого ей логичнее было бы возненавидеть, да не получалось, слишком уж волновал сердце.
– Дура, какая же я дура! Пора бы уже успокоиться и забыть, – когда становилось совсем невмоготу, ругала себя Тина. – Он же даже думать обо мне перестал давным-давно. Да и какой из него папа, по правде-то говоря. Никакой! Пустое место, а не папа!
Но господи, кто бы знал, как ей хотелось ошибиться на его счет! Как хотелось чуда!
Глава 16
Тина знала, что в другом конце коридора, за двустворчатой дверью из матового стекла, находится отделение родильного дома, в котором молодые мамочки лежат в палатах по несколько человек, и их новорожденных детей им приносят кормить строго в назначенные для этого часы. Там было куда демократичнее, шумнее и не так уютно, как в отделении «для избранных».
«Нет, это никуда не годится, – думала Тина, любуясь поздним вечером своей спящей дочкой, которой от роду было уже целых четыре дня. – Я бы ужасно скучала по ней, если бы не могла видеть ежеминутно. И потом, вдруг медсестра окажется недостаточно внимательная. Уснет ночью или с подругой по телефону заболтается, а с каким-нибудь малышом что-нибудь случится. А у меня она на виду все время».
Глаза слипались, но Тина все смотрела и смотрела на свою Вероничку. Носик – фамильный, чуть курносый, волосики совсем светлые, но, говорят, со временем чуть потемнеют. А вот прямые бровки вразлет и разрез глаз – не в их породу. Они все время будут напоминать ей о том минутном помешательстве. Но ведь не будь его, она не сидела бы сейчас, склонившись над детской кроваткой, и не чувствовала бы себя бесконечно счастливой.
Тина взглянула на настенные часы и вздохнула: пора спать, она и так слишком засиделась. Скоро ее выпишут, и тогда придется рассчитывать на собственные силы. А пока она находится на попечении врачей и медсестер, надо постараться отдохнуть про запас. Если такое, конечно, возможно.
Сказано, точнее, подумано – сделано.
Тина осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала дочку в лобик, поудобнее улеглась на кровати и закрыла глаза. Она не заметила, как заснула, потому что, когда открыла глаза, часы показывали половину четвертого. Что-то явно ее разбудило, но что?
Прежде всего она, естественно, посмотрела в сторону детской кроватки. Вероничка крепко спала. И тут Тина услышала приглушенный детский плач. Со всхлипами, донельзя жалобный, берущий за душу.
– Да что они там, заснули все, что ли? – пробормотала она и, накинув халат, вышла из палаты.
Плач доносился с той половины коридора, где роженицы и младенцы лежали отдельно.
– Ну, что я говорила, – недовольно произнесла Тина. – Ребеночек надрывается, а никому до него и дела нет. Небось что-нибудь отмечают, чей-нибудь день рождения. Ну я им сейчас покажу!
Даже возле их палат медсестры на посту не наблюдалось. Горела настольная лампа, под ней лежала распластанной потрепанная книжка в мягкой обложке, судя по изображениям пуль на колонтитуле, крутой детектив. А ведь сегодня ночью дежурила Светочка, которую Тина считала девушкой ответственной и серьезной.
– Вот и верь после этого заверениям руководства клиники, что они сделают все возможное и даже сверх того, если возникнет такая необходимость…
Продолжая шепотом выражать свое возмущение, Тина открыла дверь в другую половину коридора и нос к носу столкнулась с запыхавшейся Светочкой.
– Ой, простите! – приглушенно воскликнула медсестра, поправляя марлевую повязку на лице. – А что это вы не спите, Валентина Михайловна?
– Уснешь тут у вас, когда младенцы надрываются, а вас носит неизвестно где, – проворчала Тина.
Светочка смутилась, но тут же перешла в нападение:
– Напрасно вы такое про нас говорите, Валентина Михайловна. Я как раз из того отделения, где малыш плачет. Тамошняя медсестра никак не может его успокоить, вот и попросила меня помочь.
– Ну и почему же у вас не получилось? – строго спросила Тина. В ней проснулся материнский инстинкт, а вместе с ним и потребность защищать новорожденных детей, всех без исключения.
– Да как тут успокоишь. Они хоть и нескольких дней от рождения, а все понимают, точнее, чувствуют.
– Что чувствуют? – спросила Тина уже на полтона ниже.
– Когда их бросают.
– Как бросают? – ахнула Тина и сползла в стоящее у стены кресло.
– Да так: пишут заявление и идут на все четыре стороны, свободные как ветер, – пояснила Светочка.
– А почему?
– Ну, у всех у них, наверное, на то свои причины находятся. Только я бы таких мамаш душила собственными руками, – решительно произнесла молоденькая медсестра, и стало ясно, что ее будущим детям не грозит опасность появиться на свет ненужными.
– А эта что сказала?
– Да она особо не распространялась. Только по всему видно, что ребенок для нее только обуза. Помеха в личной жизни, – сказала Светочка. – Хорошо хоть до срока доносила.
– Чего ж тут хорошего? Такой кроха, а уже один-одинешенек на всем белом свете.
Тина вздохнула. Она не понимала, как ребенок может быть помехой в личной жизни, когда он и есть огромная составляющая этой самой жизни. Но кто-то, как выяснилось, думал иначе.
На душе сразу стало так горько, что захотелось в противовес сказать или сделать что-нибудь хорошее, стоящее. Чтобы не тонуть в беспросветности, грозившей поглотить Тину, которая вдруг задумалась о своей участи матери-одиночки.
– Слушай, Светуля, а ты принеси его мне, а? Вдруг он у меня успокоится? – предложила Тина.
– Да вы что, не положено. Знаете, как ругаться будут, если известно станет! Еще до главного дойдет, тогда и с работы вылететь можно.
