Фэй Уэлдон - Декамерон в стиле спа
Позже я нашла еще один выход для себя — образование. Но получить его оказалось не так-то просто. С экзаменами у меня проблем не было, но в школу меня пускали неохотно и уж тем более не позволяли дружить с детьми, чьи семьи не принадлежали к «Свидетелям Иеговы». Быть среди лучших в классе опасно — ведь ты, как сказано в Екклесиасте, «идешь против ветра». Честолюбие оборачивается против тебя, мирские, земные устремления считаются пороком. Однажды я опрометчиво заявила, что собираюсь работать на телевидении, когда вырасту. Но телевидение считалось дьявольским промыслом, мои родители ужаснулись, узнав, что в классе есть телевизор. Меня за это выпороли. «Свидетели Иеговы» — горячие приверженцы домостроя. Вместо того чтобы поощрять мои стремления к познанию и процветанию, родители цитировали апостола Иоанна: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. Имир приходит, и его похоть, а исполняющий волю Божью пребывает вовек».
Конечно, эти словеса по-своему красивы, но способны навсегда убаюкать разум человека. С самого раннего детства я только и слышала подобные изречения; ими, как ядом, до сих пор пропитан мой мозг, пребывающий в постоянной борьбе с этой паутиной.
В четырнадцать мать уже брала меня с собой на работу в жаркую душную пекарню, где до потолка громоздились огромные чаны с тестом. Тесто подходило, и его били механическими скалками, потом вываливали обратно, а когда оно снова подходило, опять били. И так до бесконечности, пока наконец не отправляли в огромные печи, откуда оно выходило в виде румяных хлебов. Хлеба остужали и нарезали на ровные ломти острыми ножами — под пристальным оком моей матери, контролирующей качество. Этот вечный контроль, вечное выискивание чужих ошибок — и на работе, и дома! От этого пекла у нас с матерью кожа становилась жирной и липкой — я помню, как это было противно, как нескончаемо долго тянулись мучительные часы. Как раз в пекарне я и сказала ей однажды, что никакого Бога нет. Дома она заставила меня повторить это отцу.
«Да. Никакого Бога нет. Я это сама поняла». Говоря это, я почему-то забыла улыбнуться, да и всю следующую неделю было не до улыбок, после того как мне задали трепку на глазах у старших детей и заперли дома. От меня ждали раскаяния. Но в чем мне было раскаиваться? Я не могла и не хотела походить на отца, который когда-то окончил Оксфорд и неплохо начинал, пока не встретил и не полюбил мою толстую глупую мамашу, в конечном счете доведшую его до полного отупения. Я не могла отказаться от своих убеждений — что никакого Бога нет. А раз нет Бога, то почему бы человеку не жить ради себя и ради собственных интересов, как это делаю сейчас я?
Вот так в четырнадцать лет меня выгнали из дома в прямом смысле слова. Государство, помещало меня то в одну, то в другую приемную семью, так я и мыкалась по чужим людям. Умным детям трудна, среди людей с более низким интеллектом. Их там считают беспокойными, неуживчивыми и неблагодарными. Родные дети хозяев недолюбливают их. Так что приемные дома я: меняла легко. Для этого только требовалось, чтобы тебя заподозрили в заигрывании с отцом, семейства, или увидели разгуливающей по дому без порток на глазах у матери, или услышали, как ты рассказываешь хозяйским детишкам жуткие истории про издевательства над малолетними, в семьях «свидетелей Иеговы». Последнее, у меня, особенно хорошо получалось, поскольку являлось почти правдой. Я была тогда худущая, но с отличными сиськами и хорошенькой попкой, поэтому всегда могла продержаться в одном месте месяц или больше. Так и перемещалась из дома в дом, из школы в школу. Я тогда лелеяла смутную надежду, что когда-нибудь окажусь в некоем роскошном доме, встречу своих настоящих родителей и заживу припеваючи там, где мне и положено жить. Но такое счастье все не подворачивалось. Более того, я катилась ниже и ниже и в конечном счете оказалась в школе, где учителя соображали в грамматике меньше меня и даже не могли вразумительно ответить, когда, я указывала им на это. Пару раз меня там даже: ударили, что в общем-то немудрено. Одной училке, я отомстила — ее выгнали, с работы за неделю до ухода, на пенсию. Учителя-мужики меня любили, а я, как могла, провоцировала их на пошлятину. В итоге на меня повесили ярлык «трудного подростка», и я сразу стала, популярной, среди сверстников. В выпускном классе у меня было две подружки, Велисетта и Гретхен, и скажу вам по секрету, мы за год «подставили»: трех учителей — их уволили за сексуальные домогательства. Так им и надо, вонючим кобелям!
Проблема была в том, как платить за колледж. В органах опеки обо мне уже ходила дурная молва, и там никто не спешил на помощь. К тому же я баловалась наркотиками, и об этом тоже все знали. Многие девочки на моем месте просто пошли бы на панель или в массажный салон. Мне тоже это было сделать проще простого, но я не хотела себе такой участи. Я могла надеяться, что попаду в бордель высшей категории, но в это почему-то верилось с трудом. На тот момент у меня не было ни образования, ни воспитания, ни хорошего происхождения, а в таких местах все это надо иметь или по крайней мере быть русской. К тому же я еще не оставила своих детских амбиций попасть на телевидение и «сделать их всех».
Вместе с Велисеттой мы придумали весьма дельный план. Велисетта уже поступила в колледж на отделение туризма и жила в студенческой общаге. Она была умная девчонка — даже умнее меня: самостоятельно учила древнегреческий и латынь и, если бы захотела, могла перевестись на классическое отделение. Только делать этого она не стала, поскольку была противницей империалистического гнета и гордилась своим простым африканским происхождением (она была родом из Гамбии), — настоящая чернокожая красоточка из тех, чьи длинные ноги и упругая попка сводят мужиков с ума. Только их она, как и я, недолюбливала. Все они были мужланами, как мой папаша, или пофигистами, как ее отец. Сейчас она живет в Нью-Йорке, замужем за одним из директоров знаменитого Музея современного искусства. Мне кажется, именно поэтому я и сама теперь хочу перевестись из «погоды» в «культуру». Если Велисетта может, то почему не могу я? В общем, надо будет об этом подумать.
Как бы там ни было, Велисетта все-таки крутила шашни с одним компьютерщиком по имени Джимми (ну как обойтись девушке без такого вот Джимми?). По ее просьбе он подтасовал мои данные в компьютере опекунского совета, удалив всю негативную информацию, после чего у меня появилась возможность подать документы в колледж. Но одно дело пробить программную защиту в компьютере, и совсем другое — долбиться в непрошибаемую стену, когда речь идет о деньгах. Деньги по-прежнему оставались для меня проблемой. Мне совсем не хотелось зависеть от студенческой кассы взаимопомощи и выйти из колледжа по уши в долгах — о таком даже думать было грустно. Поэтому мы с Велисеттой разработали не просто план, а целую военную операцию. При удачном осуществлении Плана ей полагалось десять процентов. Если ты можешь доказать, что подверглась настоящему изнасилованию или каким-то другим изуверствам, то Фонд компенсаций жертвам насилия выплачивает тебе по меньшей мере десять тысяч фунтов. Конечно, ты рискуешь, поскольку процент вынесенных по таким статьям приговоров довольно низок, но женщины-адвокаты сейчас стараются над этим вовсю, поэтому у тебя есть шанс получить деньги в будущем.
