Ариадна Борисова - Когда вырастают дети
– Из Японии? – встрепенулся мальчик. – Где Маньчжурия?!
– Молодой человек не лыком шит, – улыбнулся толстяк и, просунув руку под стекло с внутренней стороны прилавка, вынул раковину. – Не знаю, какую Маньчжурию вы имеете в виду – город во Внутренней Монголии под боком России, или историческую область на северо-востоке Китая, на которую кто только не претендовал… Возьмите-ка в руки, полюбуйтесь на это чудо природы. Тритон – сын греческого бога морей Посейдона и нереиды Амфитриты, дочери Океана. Вместо ног у Тритона был хвост.
– Как у русалочек?
– Да, как у всех водяных, но не рыбий, а дельфиний. Раковине подчинялись волны, она помогала Тритону сражаться с великанами, отпугивала их волшебными звуками глубины… Островитяне и теперь используют ее как музыкальный инструмент. Смотрите сюда: если с этого боку узкой верхушки трубы высверлить небольшое отверстие и подудеть в него, все ваши враги сбегут на край света!
Рассмеявшись, продавец сказал Маме:
– Мадам, я видел глаза вашего сына, и душа моя пела. Это дорогого стоит – вызвать глазами песнь души. Я сбавлю цену.
Принц прижал завернутую в бумагу раковину к груди.
– А барбусов не хотите? Вчера привезли, гляньте, какие красавцы! – толстяк ткнул пальцем в аквариум. В нем плавали полосатые рыбки с хвостами как мандариновая кожура.
– Спасибо, – попятился к выходу мальчик.
– На здоровье, – помахал рукой веселый торговец. – Захаживайте чаще, скоро мне обещали добыть египетскую шапку!
– Спасибо… У нас есть… шапки.
– Ай, молодой человек! – по магазинчику рассыпались бусы прыгучего смеха. – Египетская шапка – раковина семейства митрид!
* * *Забытый плюшевый мишка таращил обиженные глазки в углу полки. В подводном свете зеленой лампы приобретение Принца покоилось на подушке песочного цвета, как на дне моря. Казалось, из оранжевого раструба вот-вот покажется мягкое тельце моллюска и поведет стебельчатыми усиками… у него же есть усики? То есть были. Жаль, что бедная улитка умерла… Хорошо, что хоть домик остался. Такой красивый. Хозяин Тритонис выточил на нем гладкие спирали, нарисовал узоры и отполировал до глазурного блеска…
Мама зашла пожелать спокойной ночи и присела на край дивана.
– Раковина не помешает тебе спать?
– Не помешает. А Русалочке уже сделали операцию?
Мамин рот грустно скривился.
– Конечно. Врачи же торопились. Поверь, девочке повезло, что ее увезли. Тетя, видимо, богата, у Русалочки будет все, что она захочет. Она еще маленькая, и быстро тебя забудет. И ты постарайся забыть, иначе надорвешь свое сердце.
Принц взволнованно приподнялся на локте:
– Если сердце надорвется, нужно будет делать операцию, и меня отвезут в институт?
– Нет, мой мальчик. Оно просто станет ныть, как больной зуб, всего лишь…
Разочарованный, он согласился:
– Это неприятно.
– Скоро Русалочка научится разговаривать на чужом языке, полюбит свою тетю, как маму, подружится с ребятами, и ничего не останется в ее памяти о детдоме.
– Даже меня?
– Даже тебя.
– Мне плохо так думать, – пожаловался Принц.
– А ты не думай. Пойдешь в новую школу, и у тебя появятся друзья.
– Она тоже пойдет в новую школу? Где-то там, далеко…
– Да. Кстати, завтра к нам придут гости, и ты познакомишься с их дочкой. Она ходит в школу с английским уклоном, ты будешь учиться с ней в одном классе. Это очень хорошая девочка, ее зовут Лиля. Лилия – как цветок. Красивое имя, правда?
– Красивое, – равнодушно кивнул он. – Спокойной ночи.
Мамина прохладная ладонь погладила его по щеке, подхватила с подушки раковину и положила на стол.
* * *Лиля действительно оказалась очень красивой. Но у Принца была своя девочка… хотя уже нет. Не было. Лиля увидела раковину и заинтересовалась:
– В ней жил слизняк?
– Улитка.
– Когда мы ездили в Палангу, мы ели виноградных улиток.
– Зачем?!
– Они вкусные.
– Но ведь они… живые!
– Ты какой-то глупый, – фыркнула девочка. – Наверное, потому, что детдомовский.
– Я не детдомовский.
– Мама сказала, что недавно ты был детдомовский. Ничей. Тетя Марина взяла тебя из жалости, а дядя Эдик – из жалости к тете Марине…
Услышав двойной рев, обе мамы выскочили из-за стола как ошпаренные и понеслись в детскую. Оба папы пожали плечами, чокнулись рюмками и продолжили разговор.
– Он обозвал меня живодеркой! – плакала Лиля, стоя в углу за дверью. – И еще по-всякому, по-плохому!
Мальчик с натужным, багровым лицом катался по полу, колотил в него кулаками и, задыхаясь, хрипло кричал:
– Не хочу! Не хочу, блин, не хочу!
– Боже, какая дикость! У него что – эпилепсия? – холодно спросила Лилина мама.
– Он абсолютно здоров, – так же холодно ответила Мама. – Очевидно, ему сказали что-то… недоброе.
– Лиля, что ты ему сказала?
– Что мы ели улиток в Паланге-е-е…
– Не хочу! – крикнул в последний раз мальчик, забился под диван и затих.
Лилина мама, потянув дочку к двери, бросила Маме:
– Трудненько будет перевоспитать это быдло. Сочувствую.
– У этого быдла, по крайней мере, есть сердце.
Гости быстро ушли. Принцу было стыдно, он никогда еще не устраивал истерик, и у него разболелась голова. В открытую дверь летели из зала сигаретный дым, нервное бряканье посуды и громкие голоса. Затаив дыхание, Принц прислушался.
– Не хочу отдавать его в школу с английским уклоном, – прозвенел голос Мамы.
– Ну вот! То один орал: «Не хочу, блин», то вторая теперь «не хочу», а ведь я еле договорился, – голос Эдуарда Анатольевича был сердитым.
– Пойдет в обычную.
– Как хочешь… Ребенок проблемный.
– Я счастлива, что больше не увижу Абрамовых.
– Увы, не могу разделить твоего счастья. Мальчик испортил мне деловое соглашение.
– Найдешь другого партнера.
– Ты не понимаешь: у Абрамова связи…
Мама и Эдуард Анатольевич ссорились. Из-за него, из-за Принца. Лучше бы они не брали его из детдома. Может, тогда ему удалось бы тайком проникнуть в самолет, или уговорить кого-нибудь из летчиков взять с собой в кабину. Большинство людей на свете добрые… Доброта – это что? Это когда жалость?..
Эдуард Анатольевич начал говорить о каком-то дяденьке по имени Бизнес, который хромает, и что производство нездорово от убытков. «Многие чем-то больны», – подумал мальчик и помолился, чтобы все выздоровели.
Ему снилась река. В кружеве тальниковых зарослей, не переставая, подмигивало солнце. Весла отталкивались от журчащих волн, пена таяла в тенях, как иней на рассветных окнах. Там, где на бурые доски попадала вода, проступал темный рисунок смоленого дерева. На горизонте у излучины курчавился дымок рыбацкого костра. А на корме лодки было пусто.
