Тина Сескис - Шаг за край
— Шах! — торжествующе возглашает Ангел.
Рафаэль смотрит на доску, может, секунды четыре. Переносит своего слона по диагонали и берет коня Ангел.
— Шах и мат, — произносит он в ответ, и Ангел вначале, широко раскрыв глаза, застывает на мгновение с раскрытым ртом, а потом притворно визжит и опрокидывает доску.
Я и вправду отныне за ум возьмусь: не хочу преуспевать в жизни, накачиваясь наркотой перед совещаниями. Время быть взрослой, вернуть себе кое–какие принципы морали, на мой вкус, я слишком далеко зашла в похожести на свою сестру–близняшку. Я рада, что все же отказалась от водки и заварила чай — себе и Рафаэлю, который, несмотря на свое занятие, на самом деле вполне домосед. Устраиваемся смотреть телешоу про парочку, которая превращает разваливающуюся старую электростанцию в высокотехнологическое чудо из стали и стекла. И вот что меня поражает: до чего ж самодовольны они со своей мечтой о будущем доме, об одетых с иголочки детишках, до чего ж убеждены, что жизни их благословенны и могут быть до последней мелочи спланированы, — поневоле начинаю думать, какие в будущем их поджидают трагедии, и искренне желаю, чтоб те поспешили и случились. Этого в себе я не люблю, когда–то я такою не была, но вот сегодня вечером ничего не могу с собой поделать.
«Может, это потому, что до 6 мая осталось всего четыре дня».
Когда шоу заканчивается, раздается звонок телефона Рафаэля, он просматривает сообщения, бодро встает и говорит:
— Постоянный. Меня здесь уже нет, hasta luego[18], — шлет нам воздушный поцелуй и исчезает на свидание, о каком мне думать не хочется.
Ангел отправляется готовить ванну, ей тоже на работу в ночь, а я переключаюсь на новости: в Греции женщина убила своих детей в гостинице, — я не могу поверить, что кто–то способен на такое. Случай этот еще больше угнетает меня, чувствую, как измотал меня нынешний день, начиная с заполненной навязчивым размышлениями поездки на работу и кончая кокаином, планеркой и шампанским с Тигрой. По–моему, мне тоже надо ванну принять, так и сделаю после Ангел: чувствую, снаружи я такая же грязная, как и изнутри. А потом лягу пораньше спать и попробую немного поспать, стараясь не думать про пятницу.
Лежу в ванне, раздумываю о сегодняшнем дне, о минувших девяти месяцах. В чем–то испытываю гордость за себя, в чем–то — отвращение к себе. Я не похожа на Ангел, Ангел полжизни провела, по–матерински заботясь о собственной матери, неудивительно, что она позволяет себе кое–что из того, что она себе позволяет. Ангел никогда не учили отличать правильное от неправильного. Меня учили. Теперь, когда я устроена, даже успешна, мне незачем больше принимать наркотики или воровать. Мне незачем так разительно отличать себя от девочки, какой я когда–то была: я уже сделала это, уже перешла на другую сторону. Подтягиваю колени и скольжу спиной по наклонному краю ванны, кожа моя, поскрипывая, трется об эмаль. Ухожу все глубже и глубже, голова касается воды, а я продолжаю уходить все вниз и вниз, пока мыльная пена не пузырится надо мной, а голова не укладывается на жесткое плоское дно ванны. Остаюсь в таком положении, пока голове не становится жарко, пока ее того и гляди разорвет. Когда наконец терпеть нет больше мочи, с силой отталкиваюсь от края ванны и выскакиваю из пены — волна потоком перехлестывает через край позади меня, и вода разливается по всему полу. Хватаю полотенце и зарываюсь в него лицом.
Когда в конце концов отнимаю его от лица, оно мокрое и горячее — от мыльной воды и слез, слез обновления и отпущения грехов.
29
Доминик появился у Кэролайн ровно в 7.30, ее всегда поражала его пунктуальность. На нем тесная белая футболка с вырезом клином на шее и новые с виду джинсы, он хоть и плотник, а, по ее мнению, куда больше походит на мужчину–модель, и она в который уже раз дивилась, что он не гей.
Ему поручили оформить подиум для студенческих зачетных показов моды в конце учебного года, и все девчонки вздыхали по нему. Только Доминик достался ей, Кэролайн: она захватила его в свои паучьи сети, и он, похоже, все еще, пять месяцев спустя, от нее без ума. По какой–то причине ее ядовитые замечания и грубые наезды либо оставались незамеченными, либо проходили мимо него, а потому она, в общем–то, от них и отказалась. Он вовсе не был глуп, просто входил в число тех людей, у кого самооценка настолько высоко развита, что они не слишком–то принимают что–либо на собственный счет. Кэролайн чувствовала, как со временем растет ее уважение к своему любовнику, что в приятную сторону отличалось от ее обычного охлаждения, которое следовало за изначальным исступлением после того, как мужчины оказывались поверженными и она топтала их самонадеянность, словно сигаретный окурок под подошвой. Доминик, похоже, был в хорошем расположении духа, его так и тянуло пойти куда–нибудь, хотя Кэролайн с радостью осталась бы и поведала ему новость дома.
— Я подумал, не наведаться ли нам в это новое итальянское заведение в Сохо, — сказал он. — Я слышал, о нем добрая слава идет. Как, лады?
— А то, — ответила Кэролайн. Ей очень нравилось, как Доминик брался решать сам, не ждал, что предложит она, было приятно, что в ее жизни появился — для разнообразия — сильный мужчина. Когда они шли к «трубе», мимо проезжало черное такси, Доминик остановил его взмахом руки, что удивило Кэролайн, — странная, казалось, причуда: ни у него, ни у нее денег на такое не было.
— Не дрейфь, Кэз, — улыбнулся Доминик и обнял ее за плечи. Она вдохнула чистый его запах и подумала: ага, может, у нее и получится быть нормальной, жить, как подобает, парой, быть как другие люди. Она, может, еще и молода, зато многое повидала, да и жить ей уже есть на что. Нет, тут никакой спешки нет. Она прижалась к нему, уже увереннее относилась к тому, о чем надо было рассказать, и такси, рыкнув, понеслось по улицам вечернего города к Вест — Энду.
В ресторане, выложенном голубой плиткой, Кэролайн сидела напротив Доминика и уловила его нервозность, хотя и не понимала ее причины — если только, само собой, он не подумал о ребенке, догадался по тому, как она возбуждена. В такой ситуации обычная Кэролайн повела бы себя совсем по–другому: швырнула бы на пол палочку с анализом, подхватила бы, даже рук не вымыв, мобильник и набрала бы текст примерно такого содержания: «Я беременна. Ты, полагаю, хочешь, чтоб я сделала аборт?»
На этот раз мысли ее крутились вокруг того, что, может быть, аборт ей не нужен, может быть, есть у нее мужчина, который на самом деле ее любит, обрадуется ее известию. Она теребила в руках салфетку, когда принесли меню. Доминик заказал шампанское. «Он точно как–то догадался, — подумала она, — и он обрадовался, слава богу».
