Моя идеальная ошибка (ЛП) - Хейл Оливия

Мало ли, вдруг Антуан тоже скоро выйдет.

Набираю Маку сообщение онемевшими пальцами:

Я: Жду у закусочной на углу.

Через три минуты подъезжает знакомый черный седан. Я с облегчением ныряю внутрь. Мак открывает дверь с неизменной улыбкой, и я погружаюсь в мягкие кожаные сиденья, скрытая тонированными стеклами. Странно, как эта машина начинает казаться вторым домом. В кармашке переднего сиденья лежит планшет, который мы берем в долгие поездки с детьми, и рюкзачок с их любимыми перекусами.

Мак трогается с места. Я пытаюсь ровно дышать, но боль в груди не отпускает. Как будто не могу вдохнуть полной грудью.

Он смотрит на меня в зеркала заднего вида.

— Все в порядке, Изабель?

— Да, — говорю я. Но качаю головой, уставившись на узорчатую строчку кожаного сиденья. — Нет. Все пошло не так, как я надеялась.

Голос Мака становится глубже.

— Кто-то тебя обидел?

— Да, но не физически. Я... Боже, какая же я дура, — предательская слеза скатывается по щеке. — Такая дура.

— В подлокотнике есть салфетки, — мягко говорит он. Машина плавно ускоряется, направляясь к Верхнему Ист-Сайду. — И если захочешь поговорить, я довольно неплохой слушатель.

Дорога занимает не больше десяти минут. К моменту прибытия я более-менее прихожу в себя, хотя до спокойствия еще далеко. Всего десять вечера. Дети давно спят... но не Алек.

Не знаю, хочу ли, чтобы он видел меня в таком состоянии.

Тихо отпираю дверь. Квартира встречает меня мягким светом бра в прихожей, широкими дверными проемами. Нужно пройти через всю гостиную, чтобы добраться до комнаты.

Из телевизора доносятся приглушенные голоса дикторов, похоже новости. Легкий стук клавиатуры. Он работает на диване.

Делаю глубокий вдох и прохожу в зал.

Алек поднимает голову.

— Привет, — но тут же хмурится, заметив мое лицо. — Изабель?

— Все нормально, правда.

Он одним движением откладывает ноутбук и встает.

— Что случилось?

Я качаю головой, и слезы начинают течь ручьем. В этот раз не могу их остановить.

— Я полная идиотка.

— Нет, это не так, — он обнимает меня за талию, другой рукой бережно касаясь щеки. В голосе появляется сталь. — Что случилось? Кто тебя обидел?

— Я сама и дурацкие надежды.

Он хмурится, в глазах мелькает беспокойство.

— Так не бывает.

Я прижимаюсь лбом к его плечу и даю слезам течь свободно. Почему вообще думала, что эта встреча вернет меня в балет? Теперь надежды кажутся такими глупыми, такими наивными.

Возможно, для меня просто нет пути назад.

Алек гладит меня по спине, крепко прижимая к себе.

— Милая, — бормочет он. — Пойдем. Давай... вот так.

Он ведет меня в спальню и закрывает за нами дверь. Направляюсь к кровати, Алек ложится рядом, и я приникаю к его груди. Слезы не останавливаются.

Похоже на еще одну смерть моей карьеры. Может, и преувеличение, но сейчас я чувствую именно это.

Дверь закрыта. Путь отрезан.

Изабель Моралес балерина. Эта личность будет медленно стираться, как надпись на потрепанной бирке. Она поблекнет, и постепенно появится новая: Изабель Моралес няня. Инструктор по йоге. Студентка.

Но сейчас я просто Изабель, потерянная Изабель.

Рука Алека медленно гладит мои волосы. Его грудь твердая под щекой, ровно поднимается и опускается в такт дыханию.

— Расскажи, — говорит он.

Я закрываю глаза.

— Он не хотел, чтобы я снова танцевала. Ни в Нью-Йорке, ни в Париже.

— А что хотел? — голос Алека становится жестче.

— Просто переспать со мной.

Его тело напрягается, в голосе появляется ярость.

— Он что?

— Да, — я усмехаюсь, но в этом нет ни капли веселья. — Я даже... даже не могла представить, что он позвал меня по этой причине. Думала, он помнит, как я танцую. Что хочет узнать, как бедро. Но я для него просто еще одна девушка, которую попытался затащить в постель.

Алек что-то бормочет у моего виска, объятия становятся крепче.

— Мне так жаль.

— Я больше не буду танцевать, — говорю я, и новая волна горя накрывает с головой.

Я прячу лицо у его шеи. Это уже второй раз, когда плачу в его объятиях из-за этого. На два раза больше, чем вообще планировала.

Первый раз был совсем другим. Тогда это была сиюминутная боль из-за потери профессии. Сейчас больше похоже на потерю личности.

Осознание, что дороги на сцену больше нет.

— Ты рассматривала другие варианты?

— Да, — тихо отвечаю я. — Но каждый из них ощущается как поражение.

— Другие профессиональные балерины ведь меняли карьеру, — говорит он, берет меня за колено и перекидывает ногу через себя. — Чем они занялись?

Этот вопрос заставляет слезы замедлиться.

— Их жизни очень разные. Если были достаточно известны, некоторые становятся... экспертами в этой сфере. Но большинство... я не знаю.

— Можешь связаться с кем-то из них? Попросить совета?

Я моргаю, уткнувшись в его рубашку.

— Да. Наверное.

— Хорошо, — бормочет он, пальцы медленно скользят по моим волосам, спускаются к спине. — И пока будешь этим заниматься, передай контакты хореографа.

— Зачем?

— Потому что хочу быть уверен, что он больше никогда не найдет работу.

Я слабо усмехаюсь, но Алек не смеется в ответ. Делаю глубокий вдох, затем еще один. Позволяю последним слезам уйти.

Приподнимаюсь на локте и смотрю в глаза Алека. Они твердые, полные заботы и едва сдерживаемой ярости.

Я провожу пальцами по его скуле.

— Как ты справился?

— С чем?

— Ты потерял будущее, которое планировал. Будущее, которое, как ты думал, наступит. Твою... личность мужа. Как это не разорвало на части?

Он стирает слезу с моей щеки большим пальцем, заводит прядь волос за ухо.

— Разорвало, — тихо признается он.

— О...

— Но у меня были другие роли, милая. Две другие. Я был новоиспеченным отцом и Коннованом. Это не давало сломаться. У тебя тоже есть другие ипостаси.

— Сейчас они кажутся такими незначительными.

— Конечно, кажутся. Но ты их найдешь. Ты сестра и дочь. Ты друг. Ты упорно работаешь. Ты добрая, — последнее слово дается с трудом, его большой палец скользит по моей нижней губе. — Ты встанешь на ноги. Все так делают, даже если путь адски болезненный.

Я делаю дрожащий вдох.

— Ты справился.

— Разве? — в его голосе проскальзывает нотка иронии. — Да, пожалуй. Мы все справляемся.

— Даже не представляю, как тяжело тебе было. Двое детей, и ты совсем один...

Его пальцы касаются завитка моего уха, осторожно проводят по раковине.

— Сэму было всего полгода, когда она умерла. А через год я стал генеральным директором.

— Не могу поверить, что ты совмещал это. Что до сих пор совмещаешь.

— Судя по твоим словам, не слишком хорошо получается, — уголки его губ приподнимаются.

В голосе нет упрека, лишь спокойное принятие.

Я качаю головой.

— Нет, нет, у тебя прекрасно получается. Это впечатляет. Ты впечатляющий.

— Мне помогают. В том числе ты. А вот ты действительно впечатляешь. Дети тебя еще не сломали. Это я восхищен.

Пальцы скользят по его лицу. По виску, по темным бровям. К щетине, которая делает его старше и грубее. Обожаю, когда Алек не бреется.

— Ты не улыбался первые несколько лет, что я тебя знала, — бормочу я.

Он хмурится.

— Правда?

— Да. И сейчас редко. Но в начале... было ощущение, что ты носишь в себе что-то тяжелое. Держишь все внутри.

Алек делает долгий выдох и закрывает глаза. И я с ужасом понимаю, что только что нарушила неписаные правила. Он с самого начала дал понять: мы не говорим о его покойной жене, не говорим о горе, и Алек не ищет отношений.

Но затем он снова открывает глаза.

— Думаю, ты тоже так делаешь. Может, поэтому я это распознал.

Алек стирает последние следы слез с моей щеки. Кончик его пальца задерживается на моих губах, медленно водя по ним круги.