Следы на битом стекле (СИ) - Нарская Рина

**

Побудка оказывается бодрой и запоминающейся. По глазам бьёт свет. С меня сдёргивают одеяло. И я моментом обдупляюсь: мы в одной постели с Лялькой, она в трусах, а над нами остолбеневшая матушка!

Прошибает холодный пот. Я вскакиваю. Губы матушки дрожат.

— Между вами было что-нибудь?!

— Нет, мам, ты чего!

— Было или нет?!!

Она на грани. Краем мозга благодарю всевышнего, что хотя бы наполовину одет, пытаюсь приобнять, но тут же получаю по граблям, и сразу же — по лицу. Звонкая пощёчина меня оглушает.

— Мама, ты что?! — ошарашенно стонет Лялька. — Мам, не бей его пожалуйста, это я виновата, я перебрала вчера!..

— Живо одевайся, и домой! — приказывает матушка и рвётся на выход.

Но мы с Лялькой в два голоса её не пускаем:

— Мам, ты обалдела, ты чего там себе напридумывала?..

— Да это случайно, мама, правда!..

Уже в коридоре она резко разворачивается ко мне:

— Лучше бы ты так и не был моим сыном!..

Никогда не думал, что человеческие глаза могут вмещать в себя столько ненависти.

Глава 36

*Она*

Пальцы неуверенно перебирают связку. Вот он ключ — тот самый, что уже который месяц неустанно открывает чужую дверь.

Дверь чужой квартиры. Без навечно поселившейся на холодильнике маленькой ёлки. Без самодельного стеллажа с детскими книжками. Без физалисов и рябины под окнами…

Два дня я провела в Архангельском, налаживая отношения с Милкой. Сказать по правде, это было нелегко. Она, несмотря на то, что уже успела найти себе нового приятеля, никак не могла мне простить тот поцелуй с Валентином, о котором она, конечно же, узнала. И конечно же, от самого Валентина, то ли решившего поглубже ранить её, то ли по каким-то причинам всё-таки намеренного превратить мою жизнь в ад.

Мы долго разговаривали, чуть было не переругались ещё больше, но как раз в этот момент позвонила мама. Милке, потому что свой телефон я оставила в квартире дяди Вити, когда оттуда сбежала. И когда я продолжила ругаться уже с мамой, и, дойдя до точки кипения, срывающимся на хрипоту голосом кричала ей в трубку, что никогда к ним не вернусь, Милка не выдержала и сама подошла утешать меня. И потом мы весь вечер плакали, просили друг у друга прощение и клялись, что впредь ни один парень не разрушит нашу крепкую, проверенную годами, дружбу.

А сегодня я снова приехала в город. Благодаря той же Милке, заверившей меня в том, что именно я должна пойти маме навстречу.

Ну хорошо, я поговорю с ней. Без криков, на которые я сама сейчас не способна. И ещё раз попробую убедить её в том, что прикосновение дяди Вити мне не привиделось. А если не получится, если моя мама снова встанет на его сторону... что ж, тогда я просто вернусь обратно.

Сегодня суббота, и у мамы выходной, а вот дядя Витя, по моими расчётам, как раз должен быть на смене.

Я вхожу и прислушиваюсь. Странно. Дома тихо. Может быть, мама вышла за продуктами?

Разуваюсь, стягиваю куртку и бесшумно продвигаюсь в комнату. Обращаю внимание на то, что постель моя убрана, а диван сложен. Нахожу глазами свой «Редми», так и висящий на зарядке. Снимаю его и притуляюсь пятой точкой на трюмо, чтобы внимательно просмотреть сообщения.

Я почти уверена, что Артём меня потерял, и готовлюсь написать ему что-то в своё оправдание. Но, смахнув непринятые от мамы и напоминание о дне рождения Наташи, не обнаруживаю в своём, видно очумевшем от передозировки энергией, телефоне больше ни слова.

То есть, абсолютно никаких других уведомлений. Ни сообщений от Артёма, ни пропущенных...

Неужели он так сильно обиделся, что я тогда ему не ответила?..

Из задумчивости меня выдёргивает голос.

— Вот она!.. намотана… — усмехается дядя Витя, повиснув в косяках между коридором и комнатой.

По белеющей под распахнутым пальто майкой и бутылке пива в руках я с досадой понимаю, что просчиталась, сегодня Витя не на смене.

— А я знал, что ты сама прибежишь, зря твоя мать переживала.

— Где она? — полушёпотом спрашиваю я.

— В поезде! — Он скрывается, чтобы раздеться и, судя по звукам, разбросать обувь. — Дом ваш в Феодосии продавать уехала!

— Как дом…

— А так!.. — Вернувшись снова, только уже без пива, зато в залитой им майке и трениках, он целенаправленно шагает ко мне, отчего я непроизвольно вжимаюсь в зеркало. — С тобой ведь по-хорошему не договориться!

И тут я почти беззвучно вскрикиваю: приблизившись вплотную, так, что я вдыхаю только жар и вонь его кожи, он резко хватает меня под бёдра и дёргает на себя, и я оказываюсь стиснутой между ним и трюмо с разведёнными его телом коленками.

Меня пронзает дикий страх. В голове тревожной сиреной гремит мысль о том, что с таким боровом, как дядя Витя, мне не справиться. Уж точно не сейчас, когда недельная болезнь иссушила мои силы, и моё горло осипло настолько, что я даже не способна завизжать и позвать на помощь.

И я пытаюсь оттолкнуть его, но получается только хуже: он наваливается ещё и ещё, в итоге перехватив мои запястья одной рукой и вместе с головой пришпилив их к трюмо.

Моя шея свёрнута набок, под правой щекой гладкая холодная поверхность зеркала, левая горит от необъяснимого стыда и давления, и, не имея возможности пошевелиться, не сломав себе что-нибудь, я с паническим ужасом ощущаю, как пальцы дяди Вити орудуют у меня между ног.

Он торопливо лапает меня и дёргает за пояс джинсы, силясь расстегнуть их и стянуть свободной рукой.

— Не рыпайся! Будешь вести себя хорошо, будет почти не больно…

Но мне больно! Мне уже очень больно! Всё моё тело, все кости, каждая мышца и каждая клеточка мозга звенит от напряжения и едва терпит этот зверский кошмар.

Но тут его суетливые движения прерывает внезапный хлопок входной двери, и до наших ушей долетает повелительный, но в то же время абсолютно спокойный голос:

— Не жести, Витя!

Хватка Вити мгновенно слабеет, настолько, что я в состоянии повернуть голову. Но за его торсом мне не видно, кто пришёл, однако по следующей фразе я безошибочно угадываю обладателя этого вечно скучающего, небрежного тона.

— Мы ж договаривались.

Валентин, как всегда хладнокровный, с ног до головы одетый в чёрное, неспешно направляется к нам. А оказавшись рядом, тихо повторяет, убедительно заглядывая в застланные яростью глаза дяди Вити:

— Мы договаривались, помнишь? Отпусти её.

И Витя наконец-то отцепляется.

Пробурчав что-то невнятное, он перебирается на диван. Грузно падает в него, отвалившись на спинку с разведёнными по сторонам локтями, и в одной из его грязных, нагоняющих на меня ужас одним своим видом, лап я различаю свой «Редми».

— Ну что, не ожидала? — без эмоций бросает Валентин.

— Что вам нужно? — потрясённо шепчу я.

— От тебя больше ничего. Теперь дело только за твоей матерью. Если завтра она без всяких выкрутасов подпишет договор купли-продажи…

— Подпишет! — перебивает Витя. — Куда она денется! Там же Ал-ла! Аллах мой, зая моя…

— Ка-ккая ещё зая...

— Жена моя будущая! — закинув ногу на ногу и крутя мой телефон, поясняет дядя Витя. — Вот как только дом будет наш, сразу и поженимся! Наверно. — И, зыркнув на Валентина, он заливисто смеётся.

Я тоже перевожу на хмурого парня взгляд. Голова не работает. Я ничего не понимаю. Всё происходящее кажется мне каким-то тяжёлым, бредовым сном, продолжением болезни.

Хотя в запястьях и шее ещё пульсирует вполне реальная боль. Жгучая и саднящая боль от грубого захвата дяди Вити.

— За что? — спрашиваю, пытливо заглядывая в холодные, задумчивые «сиамские» глаза.

Словно очнувшись, Валентин встряхивает чёлкой.

— А тебе моя мама ничего не рассказывала разве?

— О чём?

— Ну, например, о моём отце, которого несправедливо лишили свободы. На годы, Женя, на долгие-долгие годы...