Екатерина Вильмонт - Прощайте, колибри, хочу к воробьям!
– Должен! Обязательно должен! Один очень крупный советский режиссер, ты о нем вряд ли слышал, говорил: «Если бы я ставил «Отелло», то отдал бы роль Яго самому обаятельному артисту в театре». И он был прав! Давай попробуем, надо стараться показать все грани дарования артиста. Вот, например, Яго должен отнять платок у Эмилии, и хотя Эмилия его жена, он все равно пустит в ход все свое обаяние, а не просто отберет на правах мужа… Так куда интереснее, и все дамы в зале будут умирать по Яго… – Фарик говорил все это мягко, не напирая, но в его речах чувствовалась такая убежденность, что заносчивый испанец задумался.
– Послушай, – сказал он на следующий день, – пожалуй, стоит попробовать. А кстати, как звали того режиссера? Любимов?
– О нет! – улыбнулся Фарик. – Тот режиссер давно уже умер, а звали его Каарел Ирд.
– Он был не русский?
– Нет, он был эстонец.
– Эстонец? Первый раз слышу. Но, кажется, он был умный…
И когда наконец Андрею велено было включить свое обаяние на полную мощность, образ Яго заиграл совершенно новыми красками.
– Вот увидишь, Женька, если спектакль будет иметь успех, эту трактовку непременно припишут Хулио, – с мягкой улыбкой сказал мне Фарик за завтраком. – Но пусть, мне не жалко…
– Почему ты так думаешь?
– Чувствую. Но, повторяю, мне не жалко. Результат важнее личных амбиций. Да, кстати, ты видела, завтра в «Карнеги-холл» играет Дина Либерман? Давай сходим?
– Давай! – обрадовалась я.
Дина Либерман, потрясающая пианистка, мы с ней вместе учились, и она была из нашей компании. Едва закончив консерваторию, она вышла замуж за австралийского бизнесмена, но вскоре ушла от него и пустилась в самостоятельное плавание. У нее всегда был сильный характер, она выиграла несколько престижных конкурсов, ее делами с самого начала занимался Вик Дэннелл.
– Отлично! Ты сейчас со мной на репетицию?
– К сожалению, нет. У меня сегодня куча дел, хотя я просто обожаю твои репетиции.
Он посмотрел мне в глаза.
– Жень, скажи, а Костя…
– Что Костя? – испугалась я.
– Он тебе пишет?
– Нет. Это все в прошлом, Фарик.
– Прости, я вижу, тебе больно… Прости еще раз.
Он ушел.
О, если бы он только знал, как мне больно! Как по ночам я кусаю подушку, чтобы не завыть в голос. Если бы знал, какая ненависть к Вере меня душит… Но когда терпеть уже нет сил, я просматриваю запись, где мой верный Пафнутий бросается на нее. Господи, как он там, мой любимый котище? Костя-то наверняка уже утешился с какой-нибудь девицей, а вот Пафнутий… Хотя что скрывать, по Косте я тоскую не меньше… ладно, раны имеют свойство заживать, рано или поздно… Как-нибудь…
И я занялась делами.
После чудесного концерта мы с Фариком пошли поздравить Дину. При виде нас она вдруг взвизгнула и даже подпрыгнула от радости.
– Ой, ребята, родные мои, Женька, Фарик, вы что, теперь вместе?
– Мы вместе работаем, – ответила я.
– И по-прежнему дружим, – добавил Фарик.
– Я слышала, ты в Метрополитен ставишь Верди?
– Да.
– Я всегда знала, что ты многого добьешься. А с ним, наверное, хорошо работать, а, Жень?
– Лучше просто не бывает!
– Ох, ребята, у меня скоро самолет в Париж, надо уже мчаться, график просто сумасшедший. Какие же вы молодцы, что пришли, хоть я не очень довольна концертом…
– Дина, – Фарик положил руку ей на плечо, – поверь, все было отлично!
– Ты восточный человек, Фарик, правды не скажешь, – засмеялась Дина, расцеловала нас, и на этом встреча однокашников завершилась.
– Женька, я голодный. Имей в виду, я заказал столик в отличном ресторане. Там подают сказочных лобстеров.
– Годится!
В этом ресторане мы раза два-три были с Антоном. И вдруг, войдя туда, я поняла, что мысль о нем уже не причиняет боли. Отболело! Мне стало так легко и хорошо!
– Вина выпьешь?
– Обязательно!
– Ты что это вдруг так повеселела?
– Признала правоту царя Соломона.
Он пристально посмотрел на меня:
– Все проходит, да?
– Господи, Фарик, я тебя обожаю!
Он засмеялся. И вдруг изменился в лице, но тут же постарался скрыть это. Я оглянулась.
И увидела, что в ресторан вошел… мой брат со своей супругой. Меня затошнило.
– Хочешь, уйдем? – предложил Фарик.
– Еще чего! Да плевать я на них хотела!
– Ох, ты и боевая! – Фарик улыбнулся и погладил меня по руке. – Их провели в другой конец зала, – сообщил он. – Ой, кажется, Антон нас заметил. Идет сюда. Держись, подруга!
– Фархад! Господи, Женька! Как я рад!
Он подошел к нам один.
– Женечка, какое счастье, что я тебя встретил! Нам просто необходимо поговорить. Я знаю, что виноват, но…
– Оставь, Антон, – совершенно спокойно ответила я. – Поверь, объяснения только хуже все запутают. Мы теперь существуем раздельно. Ты от этого только выиграл, я рада. И очень довольна жизнью, иными словами, все к лучшему в этом лучшем из миров. Все. Иди, тебя твоя благоверная заждалась. В карете барыня и гневаться изволят.
– То есть ты знать меня не хочешь?
– Пожалуй, не хочу.
– Женя, но это несправедливо. Фархад, скажите ей… Я вовсе не хотел разрыва… Она сама все бросила…
– Простите, Антон, но я не имею права вмешиваться. Это дело семейное.
– Женька, ну прости ты меня, дурака, я знаю, что повел себя по-свински… Ради памяти мамы прости!
– Антон, я давно не держу на тебя зла. Считай, я тебя простила. Но прежнего не вернешь. – Я говорила твердо и совершенно искренне.
– Ну что ж, насильно мил не будешь. А я…
Я так обрадовался, когда тебя увидел… И Верочка тоже. Ладно, не буду вам мешать.
И он ушел, понурив голову. А мне совсем не было его жаль. Я сама себе удивлялась.
– Извини, Фарик, что тебе пришлось присутствовать при семейных разборках. Скажи, тебе не видно, эта шалава не окривела после атаки Пафнутия?
Фархад расхохотался:
– Да, Женька, ты сильна! Даже мне стало его жаль!
– А мне – нет. Он уже большой мальчик. Он даже ни разу не попытался написать мне, как-то объясниться… А увидал в ресторане, да еще и в компании со старым знакомым, очень удобный случай невзначай попросить прощения и облегчить и без того не слишком обремененную душу.
– А ты можешь быть жестокой…
– Жизнь заставляет.
На следующий день портье в отеле передал мне конверт:
– Вот, мадам, это оставили для вас.
– Спасибо.
Интересно, что там? Я поднялась в номер. Вскрыла конверт. Там лежало письмо.
«Женька, Женечка моя золотая, мне безумно жаль, что связь между нами порвалась. Но я, ей-богу, не предполагал, что ты все так воспримешь. На мой взгляд, немного неадекватно. Но, как говорится, бог тебе судья. Я надеюсь, что рано или поздно ты остынешь и простишь своего, вероятно, не очень умного брата. Твой дом в Кармеле я продал. Он мне не нужен, но поскольку этот дом был куплен для тебя, то деньги за него тоже по праву принадлежат тебе. Прими их и сделай с ними все, что захочешь. Только не вздумай швырять их мне в морду, я просто убежден, что это будет твоим первым порывом. Но я все равно их не возьму. Да, это, возможно, тебя немного позабавит, буду рад, если так – Вера настаивала, чтобы я поделил эти деньги пополам, но я проявил-таки характер, сказал, что подарок есть подарок. Она, кажется, здорово разгневалась, ну да бог с ней.
