Ричард Гордон - Свободен для любви
— Помолчи, пожалуйста, — нервно осадил ее я. Горло уже драло по-настоящему. — Видишь, я и так стараюсь.
Одной рукой я звонил в колокольчик, а другой барабанил по матовому стеклу. Сестра Макферсон, помогая мне, нетерпеливо топала ногами по полу.
— Че вам?
Дверь кофейного зала открылась, и в холл высунулась чья-то физиономия, а в следующую минуту показались и остальные части тела. Перед нами предстал лысый, как бильярдный шар, старикан в засаленной жилетке.
— Нам нужна комната.
Старичок почему-то испугался.
— Я приведу миссис Дигби, — проскрипел он и растаял в воздухе.
Мы молча прождали несколько минут. Я уже подумывал было, не лучше ли будет запихнуть сестру Макферсон в «Доходягу Хильду» и дать деру, когда дверь рядом со мной резко распахнулась.
— Да?
Передо мной возникла одна из самых неприятных женщин, которых я когда-либо видел. Худое лицо с длинным острым носом, колючий взгляд, подстриженные под горшок волосы, золоченое пенсне на цепочке и платье, явно перешитое из балахона надзирательницы колонии для несовершеннолетних преступников.
— Да? — сухо повторила она, взирая на меня с нескрываемой неприязнью.
— А… Э-э… Вы миссис Фигби? — проблеял я.
Стальные глаза гневно сверкнули.
— Я миссис Дигби, — процедила она жестким, как наждак, голосом.
— Отлично. То есть я хотел сказать… — В моем горле разыгралась настоящая баталия, а язык упорно не желал ворочаться. — Видите ли, нам нужен номер.
— Да?
— У вас есть свободный номер?
— Да.
Я уже нервничал, как мускусная крыса, — мы дошли до той стадии, которую я столько репетировал, уединясь в своей комнате. В дешевых книжках и воскресных газетах все это выглядело проще пареной репы: главная сложность заключалась в том, чтобы уговорить девушку, а остальное всегда шло как по маслу. Теперь же, глядя на эту мымру, взиравшую на меня с откровенной ненавистью, мне казалось, что легче соблазнить сотню монашенок во главе с матерью-настоятельницей, нежели убедить цербера в юбке, что мы с Нэн — муж и жена.
— Фамилия? — рявкнула она, раскрывая огромный журнал.
— Филлимор, — заявил я, заранее решив, что такой псевдоним ни у кого подозрений не вызовет.
— Распишитесь здесь.
Она вручила мне ручку, и я принялся лихорадочно вписывать в журнал фамилию, имя и адрес, второпях разбрызгивая чернила и разрывая пером бумагу. Последняя графа, которую я заполнять не стал, предназначалась для особых отметок.
Свирепая хозяйка гостиницы промокнула мои каракули. Брови ее поползли на лоб.
— А кто из вас Фремли? — процедила она.
— А? Что вы сказали, миссис Регби? — встрепенулся я.
— Дигби! — прошипела она.
— Ах да! Извините. Фремли — это я. Я! Мистер Фремли. А Филлимор — вот эта дама. Мисс Филлимор.
Я был готов оторвать себе голову. Фремли было моим вторым выбором после Филлимора, но, охваченный волнением, я перепутал. Миссис Дигби смотрела на меня, как Гамлет на своего дядю Клавдия.
Я попытался улыбнуться и прохрипел:
— Нам нужны два номера.
— Еще бы! — зловеще фыркнула мегера.
Я засунул руки в карманы, потом вытащил наружу и поскреб в затылке.
— Мисс должна зарегистрироваться.
Хозяйка вручила ручку сестре Макферсон, которая хладнокровно нацарапала: «Гортензия Филлимор, Парк-лейн, Лондон».
Считая себя обязанным пояснить столь странное прибытие не состоящей в браке парочки в загородную гостиную, я заговорил:
— Мы просто едем на север. Она, знаете ли, моя кузина. Мы направляемся на похороны нашего дяди. Замечательный был джентльмен, богатый промышленник. Вы, возможно, слыхали о нем. Работаем мы оба в Лондоне, вот и решили, чтобы сберечь средства, поехать вдвоем. По дороге спросили, есть ли в этих местах хорошая гостиница, и нам подсказали…
— Эр-нест! — оглушительно завопила мегера. — Эр-нест! Где ты, Эрнест?
Из кофейного зала снова вынырнула плешивая голова.
— Че?
— Возьми багаж.
Старичок, с виду неспособный нести что-либо тяжелее почтовой открытки, заковылял к нам.
— Дама будет жить в номере три, — проскрипела миссис Дигби, снимая с доски увесистый ключ. — А джентльмен… — Она прошагала к самому концу стойки. — В номере девяносто четыре.
— Угу, — прошамкал Эрнест, подхватывая наши саквояжи. — Ступайте за мной.
— Мы брат и сестра, — пояснил я, следуя за ним по пятам. — Двоюродные. Едем на похороны дяди. Он был промышленником, бедняга. А работаем мы в Лондоне, вот и решили поехать вместе. По дороге нам посоветовали завернуть на ночлег к вам, вот мы и…
— Номер три! — прервал меня Эрнест, словно провозглашая победителя дерби.
Распахнув дверь, он зажег свет. Мы оказались в огромном зале размером с бильярдную. В номере были два стола с мраморными крышками, украшенных вазочками с искусственными фруктами, старинное трюмо с херувимчиками, мраморный же умывальник и массивные платяные шкафы, в которых можно было запереть целую шайку грабителей. Посередине зала возвышалась исполинская кровать с балдахином.
Сестра Макферсон, которая за последние пять минут не произнесла ни слова, громко ахнула.
— Господи, я просто глазам своим не верю! — изумленно промолвила она.
— Ступайте за мной, — прошамкал Эрнест.
— Надеюсь, здесь тебе будет удобно, — сказал я. — Встретимся через пять минут внизу. Выпьем что-нибудь.
— Мне-то уж точно будет удобно, — усмехнулась Нэн. — Мне не привыкать ночевать посреди собора Святого Павла.
— Ступайте за мной, — настойчиво повторил Эрнест.
Номер Нэн был на втором этаже, а вот моя комната располагалась в самом конце запутанного лабиринта, причем добраться до нее можно было, только несколько раз поочередно поднявшись, спустившись и преодолев несколько длиннющих, похожих на кишки коридоров.
— Ума не приложу, почему она вас здесь поселила, — проворчал Эрнест, останавливаясь перевести дух на ступеньках узкой и крутой лестницы. — В вашем номере со времен Вильгельма Завоевателя[17] никто не останавливался.
Мой номер располагался под самой крышей. Это была узкая и мрачная неотапливаемая келья с железной кроватью, обшарпанным комодом и цинковым рукомойником, живо напомнившим мне морг. Под потолком громоздилось нечто похожее на ораву летучих мышей. В щелях свистел ветер. Мужественно улыбнувшись Эрнесту, я вручил ему шиллинг. Старик удивленно вылупился на него, зачем-то попробовал на зуб и сгинул, пожелав мне спокойной ночи. Я тяжело плюхнулся на койку, жалобно заскрипевшую под моей тяжестью. Если это была всамделишная любовь, то я больше не удивлялся, что казановы водились только в странах с теплым климатом.
