Николай Семченко - Яблоко по имени Марина
Вообще-то, не верил, пока не пришло время сдавать Костикову зачет. Вопросы мне попались что надо, и я бойко отбарабанил ответы. Однако препод нахмурился: «Поверхностно. А что по такому-то поводу написал Энгельс в таком-то письме к Марксу?». Как ни странно, но я знал, что именно писал Фридрих своему другу — перед зачетом успел проштудировать часть рекомендованной литературы. «Да? — Костиков удивленно приподнял бровь. — Может быть, вы ответите на вопрос еще конкретнее: какую именно фразу Энгельс выделил в письме?». Я напряг память, вспомнил и это. «Хорошо, кивнул Костиков. — А в чьем переводе вы читали письмо Энгельса?». И тут я снова не выдержал и, едва сдерживая злость, осведомился: «Извините, я сдаю курс марксистко-ленинской философии или языковедения?». На что препод, ласково глядя мне прямо в глаза, невозмутимо ответил: «Переводы бывают разные. Одно неверное слово может изменить весь смысл. Значит, не знаете ответа?». И тут, — уж не знаю, как у меня получилось, — в памяти ярко вспыхнула та самая страничка со списком рекомендованной литературы. «Собрание сочинений Карла Маркса и Фридриха Энгельса, том номер такой-то, страницы такие-то, — отчеканил я. — Не думаю, чтобы туда попал чей-то недобросовестный перевод. Или вы считаете иначе?».
Наверное, я перешел все границы дозволенного. Никто из студентов никогда не разговаривал так с Костиковым. Его панически боялись. Я тоже боялся. До такой степени праздновал труса, что страх каким-то образом мобилизовал всю мою память, и я в мельчайших подробностях вспомнил даже проклятый список литературы — чисто зрительно, вплоть до запятых. Бывает же такое!
Костиков помрачнел, молча взял зачетку, расписался в ней и, подняв на меня прозрачные синие глаза, кивнул: «Надеюсь, в следующем семестре вы более тщательно подготовитесь к экзамену». Хотя до экзамена еще далеко, я понимал, что препод непременно захочет взять на нем реванш, но пока я вздохнул с облегчением. Уж как-нибудь, даст Бог, пронесет.
Но ни о чем таком рассказать Зое я не мог. Мы просто пошли бродить по набережной, выпили по молочному коктейлю в любимом студентами кафе «Пингвин», натрескались ватрушек и чебуреков в «Пирожковой» на Океанском проспекте, пошуршали листьями в скверике у краеведческого музея, забрались на сопку Орлиное гнездо, откуда взору открывается все великолепие бухты Золотой Рог, и я бы, наверное, потащил Зойку еще на морвокзал, чтобы она посмотрела на белоснежные теплоходы, но она взглянула на часы:
— Ой-ей-ей! Через полчаса я должна быть в гостинице. Мои ребятки вернутся с экскурсии. Пока они под присмотром местных экскурсоводов. Я должна принять их из рук в руки.
— Зой, ты чего так говоришь о детях? — удивился я. — Принять. Из рук в руки. Как на складе. А накладную заполнять не надо?
Зоя обиделась и вспылила. Принялась объяснять, что педагогика — не только, извините, романтика и всяческое новаторство, но и ответственность. Эле-мен-тар-ная! Родители доверили ей своих детей. Значит, она должна оберегать их, следить за их здоровьем, вовремя накормить-напоить, спать уложить. И не дай Бог, чтобы случилось какое-нибудь ЧП, которое может лечь несмываемым пятном на репутацию всей школы.
— Тяжелая работенка у тебя, — пожалел я.
— Ничего, справимся! — Зойка оптимистично улыбнулась. — Зато есть возможность иногда приезжать во Владивосток. На зимних каникулах, кстати, сюда поезд пойдет. Называется «Красная гвоздика». Пассажиры — юные следопыты и краеведы…
— Ясно, — кивнул я. Мне стало скучно слушать про экскурсии для школьников.
— Значит, увидимся, — заверила Зоя.
— Непременно, — подтвердил я.
— Наш поезд завтра в восемь вечера уходит, — сообщила Зоя. — Может, что-то захочешь родителям передать? Они будут, наверное, рады…
Я понял: она хотела, чтобы я пришел ее проводить. А посылочка для родителей — предлог, не больше. С чего бы она вдруг так трогательно о них заботилась?
— Буду иметь в виду, — ответил я. Вроде как не отказал, но и не пообещал ничего.
— Кстати, — Зоя вдруг нахмурилась. — Должна тебе кое-что сказать, не очень приятное.
— Что такое?
— В общем, об этом ни мои, ни твои предки не знают, — Зоя смотрела в сторону. — Ты тут вроде как разгульную жизнь вел…
— А! Вон ты о чем! — догадался я. — Мадам Н. нажаловалась? Странно. Я веду жизнь святого, ей-Богу! По крайней мере, последние полгода.
— Нет, не мадам Н., — покачала головой Зоя. — Наш родственник, в чьей квартире ты живешь, написал письмо матери: так, мол, и так, соседи на вашего тихого мальчика жалуются, просто сорви-голова какой-то, надо его приструнить, иначе ему придется съехать…
— Было дело, — повинился я.
— Но ты не волнуйся, — Зойка преданно посмотрела мне в глаза. — Письмо прочитала только я. Никто о нем не знает.
— Спасибо, — я шутливо поклонился. — Век не забуду!
— Ты уж постарайся держать марку, — Зоя отвела взгляд.
— Уже стараюсь, — я тоже отвел взгляд. И тут увидел Кармен.
Она стояла на противоположной стороне улицы. В одной руке — поводок с Джулианой, на согнутом локте другой болтался лиловый ридикюль. На голове Кармен красовалось что-то вроде соломенной корзины с яркими бумажными цветами. Лицо скрывала густая черная вуаль.
— Эй! — Кармен замахала рукой, в которой держала поводок. Бедную Джулиану при этом замотало из стороны в сторону. — Эй, молодой человек!
— Что за старушка? — удивилась Зоя. — Она тебя зовет?
— Да так, одна городская сумасшедшая, — я пожал плечами. — Не обращай внимания. Она немного не в себе.
Между тем на светофоре зажегся зеленый свет, и Кармен довольно резво перебежала на нашу сторону.
— Ах, вот вы какой вероломный! — закричала Кармен. — Бонвиван!
Джулиана натянула поводок и, оглядываясь на хозяйку, хрипло затявкала на меня.
— То с одной, то с другой — вертопрах! — Кармен откинула вуаль и сверлила меня васильковыми глазами. — Девушку с зонтиком уже забыл, да? Обольщаете теперь другую? Как вам не стыдно!
Привлеченные неистовыми криками старушки, прохожие останавливались и с любопытством смотрели на нас. Один подвыпивший мужичок даже пожалел меня: «Что? Никак бывшая теща? Во, разоряется! Ничего, держись, мужик!».
— Ничего вы не знаете о любви, — Кармен грозно надвигалась на меня, размахивая ридикюлем. — Вам все равно, любить иль наслаждаться… Бастард! А та девушка верит вам и ждет. Как вам не стыдно?
Старухе, должно быть, померещилось, что Зоя — моя новая подружка, и она решила: я — распущенный молодой человек, который только и знает, что обольщать доверчивых девиц. Но с чего она вдруг стала ярой блюстительницей нравственности? Какое ей дело до меня? Сумасшествие, конечно, не дружит с логикой, но все-таки в его основе нередко лежит какая-то идея.
