Роберта Ли - Притворство
Не дожидаясь Десмонда, она спустилась вниз. Ее каблуки звонко стучали по паркету, когда она шла в гостиную. На пороге она резко остановилась. У винного шкафчика стоял Пол. Сердце ее замерло. Помимо воли и не замечая этого, она с нежностью смотрела на его сосредоточенный профиль и руки, тонкие и узкие, смешивающие коктейль.
– Хелло, Пол, - хрипловатым голосом произнесла она.
– Боже мой, ты так рано! Я не… - Он обернулся и замолчал. - Энн! Я понятия не имел, что это ты. Я думал, это Сирина. Хочешь выпить?
– Да, пожалуйста, мартини.
Он смешал коктейль и принес через всю комнату ей. Она взяла бокал, попробовала и скорчила гримасу.
– Чересчур сухо.
– Возьми мой.
Она с улыбкой взяла, с трудом сдерживаясь, чтобы не приложить губы к краю, которого он только что касался.
– Как тебе работается с Бектором? - тихо спросил он.
– Хорошо. Он изумительный режиссер. - Она тихонько отпивала из своего бокала. - Я слышала, есть шанс, что твоя пьеса поедет в Нью-Йорк?
– Да, это сейчас проговаривается. Она быстро поставила бокал и, подойдя к боковому столику, взяла сигарету.
– Ты прелестно выглядишь на фоне деревянной обшивки, - внезапно сказал он. - И эта красная штука тебе идет.
– Поэтому я ее и купила.
– Ослепить Десмонда? Она облизала сухие губы.
– А ты находишь, его надо "ослеплять"? Она выдохнула облако дыма и, когда оно рассеялось, посмотрела на Пола, опершегося на ручку кресла.
– Твой отец настаивает, чтобы мы все пришли в понедельник в "Кипарис" посмотреть тебя.
Она вздрогнула и, снова став собой, воскликнула безо всякой наигранности:
– Ни в коем случае!
– Я обязательно приду. Полагаю, это будет любопытно. Весь второй ряд будет занят твоими друзьями и доброжелателями!
Ее спасло от ответа появление Десмонда, за которым почти сразу последовали Кора и Эдмунд. Они поболтали за коктейлями о том, о сем, а когда часы пробили восемь, Эдмунд вскочил и экспансивно объявил, что дольше ждать обеда не намерен. Энн не могла не взглянуть на Пола, и он неохотно улыбнулся ей в ответ. Общие воспоминания протянули тонкую ниточку между ними, но она была слишком непрочной, чтобы выдержать внезапное появление Сирины.
Сразу после обеда они вернулись в гостиную, и Сирина, отобрав пачку пластинок, включила проигрыватель. В комнате зазвучала певучая мелодия из "Камелота", а она протянула руки к Полу и позвала его танцевать голосом таким же чарующим и соблазнительным, как и ее фигурка.
Энн встала и неторопливо вышла на террасу. Она села там в бамбуковое кресло. Последовавший за ней через французское окно Десмонд пробормотал:
– Не смотри так.
– Как? - она слегка повернула к нему голову.
– Вот так. - Повторил он. - Ты знаешь, что я имею в виду.
С трудом она выжала из себя улыбку:
– Не забывай, что ты обрушил на меня этот уик-энд. Я ведь и ехать-то не хотела.
– Я считал, что так будет лучше для тебя.
– Страдание полезно для души? - насмешливо спросила она. - Ты это имеешь в виду?
– Спроси меня об этом в конце недели. Сейчас здесь я не хочу спорить с тобой. Она рассмеялась.
– Значит, ты отпускаешь меня чуть-чуть на волю перед казнью? Господи, как подумаю о вечере понедельника!
– У всех, даже лучших актрис, была предпремьерная лихорадка. - Он встал и протянул к ней руки. - Пойдем потанцуем.
Рано утром в воскресенье, еще до того, как все встали, они уехали в Лондон, чтобы успеть к дневной репетиции в "Кипарисе". Весь день и весь вечер она работала, и была почти полночь, когда усталым движением руки Бектор отпустил их. В лучших театральных традициях - на генеральной все всегда идет комом - все и было не так, как надо.
По твердому специальному распоряжению Бек-тора Энн провела почти весь понедельник в постели, и родители, поняв, что их присутствие будет только ее нервировать, дали ей возможность уехать в театр, не повидавшись с ними.
Ее уборная была маленькой и холодной. Она, дрожа, надела шерстяной халат и стала открывать сваленные на столе телеграммы. Все слали ей свои добрые пожелания: Кора и Эдмунд, Марти и Пегти, дядя Харви и даже Смизи! Смизи! У Энн дрогнула рука, и она положила телеграмму на стол.
Маленькая экономка, должно быть, услышала от Пола, что она выступает сегодня в его пьесе, но сам он не прислал ни слова.
Решительным жестом завязала она волосы шарфом и взяла в руки гримировальный карандаш. Все время, пока она гримировалась, за дверью слышался усиливающийся шум возбужденных голосов: зал постепенно наполнялся. Она скользнула в свой костюм и пошла постоять в кулисах. Когда бледный как привидение Бектор подошел к ней, она смогла ему улыбнуться.
– Ни одного пустого места, - прошептал он. - И все крупные критики тоже здесь. Это, наверное, работа твоего отца.
– Я боюсь.
– Я тоже, - прошипел он. - Иди и убей их, Энн. Я на тебя надеюсь.
– Я не смогу.., я сейчас упаду в обморок.
– Не глупи. Это просто нервы.
Пол качнулся у нее под ногами, и она пошатнулась. Бектор положил ей руку на плечи.
– Возьми себя в руки. Ты не можешь сейчас упасть в обморок! Твоя реплика.
– Нет, нет, - бормотала она. - Я не могу!
– Ты должна.
Он убрал свою руку и толкнул ее на сцену. В какое-то мгновение панического страха Энн глянула через ярко освещенную сцену в черноту зрительного зала. Память отказала полностью: она не помнила, кем она должна быть и что должна говорить. Она не помнила себя. Ее не было.
– "Машина гестапо остановилась…" - прошипел из-за кулис Арнольд Бектор.
Энн подняла голову: "Машина гестапо остановилась перед домом, отец…" Слова отчетливо прозвучали на весь театр, и зал, откинувшись в креслах, стал смотреть и слушать.
Когда опустился занавес после первого акта, Энн поспешила в свою уборную и заперлась там. В этот момент она хотела быть одна, чтобы вчувствоваться в настроение сцены суда. Ей повезло: она играла в пьесе, которую многие считали шедевром Пола, но только когда она произнесла текст роли перед живой аудиторией, она ощутила всю магию слов и чувств, в них выражавшихся. Какое значение имело то, что в жизни он капризен, жесток и несправедлив? Человека, который смог написать такую пьесу, можно было судить только по его законам.
Высокий безличный голос за дверью напомнил ей, что антракт закончился. Она встала, вытерла со лба испарину и уверенно пошла к сцене. Бектор снова стоял за кулисами, но на этот раз она с ним не заговорила и вообще почти не осознала, что он здесь. Для нее существовала лишь одна реальность: сцена, превращенная в камеру тюрьмы. Она подошла к жесткой скамье и вытянулась на ней, как раз когда пошел занавес. Никто не двинулся, никто не кашлянул, когда сцена дошла до своего трагического финала.
