Эдна Ли - В паутине дней
– Вы, наверное, думаете, что он погубит и меня? – насмешливо спросила я.
– Нет, – он заговорил медленнее. – Может быть, и нет. – Он замолк. – Но как подумаю, что он втянул вас во всю эту мерзость…
– Он не втягивал меня. Я пошла на это по своей воле. Я знала, что делаю.
– Вы думали, что знаете. Господи, Эстер! – Он помолчал, затем сказал тише: – Если бы вы знали, как я проклинаю себя за то, что не предупредил вас.
– О чем, Руа? Сказали бы, что он женится на мне из-за завещания Лорели? Это ничего не изменило бы. Я никогда и не думала, что он женился на мне из-за любви – думаете, я как глупенькая школьница жаждала любви? Ошибаетесь. Любовь это коварная насмешливая штука, слабая и эгоистичная, да и неверная. Мне ничего этого не надо. Я знала, на что иду – чего хочу.
Он вдруг вздохнул и прислонился ко мне, ласково дотронувшись смуглой рукой до моей щеки:
– Эстер, Эстер, знаете ли вы, что если я и ссорился с вами, то только ради вашего же блага.
Я не почувствовала его ласки, словно он коснулся камня. Я не отрываясь смотрела, как сумерки сгущаются и становятся похожими на серый мох, что свешивался с деревьев.
– И когда обзывали меня грязными словами, – напомнила я ему, – тоже для моего же блага?
– Нет, – быстро прошептал он. – Тогда уже было поздно. Вы уже стали женой Сента. Это – от ревности, Эстер.
Я засмеялась:
– А вы думаете, я тогда этого не поняла?
– Я думал, что больше он ни за что не причинит зла тому, кого я полюбил. Как он уже замучил Сесиль, Лорели…
– Вы говорите о нем так, словно он чудовище. Он заговорил еще медленнее:
– Чудовище? Сент чудовище? Нет. Он один из тех негодяев, кто прибирает к рукам все, что достанется, который неспособен понять, как без сотен рабов и чистокровных лошадей можно чувствовать себя настоящим джентльменом. Он – исчадье ада, прожорливый дьявол, который живет, паразитируя, за счет других, который обманет, украдет – и даже убьет, если кто-то встанет на пути у его алчности.
Я устало вздохнула:
– Ох, Руа, вы говорите высокопарно…
– Неужели? – Голос его был мрачным. – Разве вы не знаете о молодом солдате, за которого Сесиль мечтала выйти замуж? Не знаете, как Сент со своей матерью превратили жизнь Лорели в ад, пока она Не стала такой – потому что ни одна женщина не вынесет этого: их душ, полных ненависти, – отравляющих сознание Руперта против нее. – Его голос упал: – Бедная Лорели. И вот теперь вы, Эстер. Мне давно надо было убить его.
Мне стало не по себе от угрозы, что послышалась в его голосе, и, стараясь вернуть его к реальности, я рассмеялась:
– Это было бы самым разумным решением? А разве нет? Убить его и провести остаток жизни в тюрьме?
Он молчал, и я заговорила снова:
– Но перед тем, как убить своего брата, не забудьте, что вы обещали поужинать со мной. А я так хочу есть. Ведь я не обедала сегодня.
Мы ужинали в "Ударе молнии" – название этому месту, по словам Руа, дали индейцы, потому что здесь молния ударила в землю, и появился родник. Маленькие лодочки качались на реке, и траулеры огибали широкую излучину, их сети блестели, набитые уловом, рыбаки с криками и песнями причаливали к берегу и ожидали разгрузки. Над нами покачивались увешанные мхом ветви гигантских дубов, похожие на церковные арки; вокруг витал мягкий и приглушенный сумеречный свет.
За чисто выскобленным сосновым столом мы ели креветок, принесенных негритенком. Я смотрела, как Руа смуглыми тонкими пальцами снимает с них панцирь и подносит кусочки розового нежного мяса к моим губам; но, как ни старалась, я не могла много съесть.
Он вдруг поймал мою руку и ласково погладил ее.
– Эстер, любимая…
– Да…
– Почему не бросить все это? Оставь Сента – и всю эту мразь. Поедем в Миссури. Я знаю одного человека – Бреда Басби, смотри. – Он достал из кармана мятый конверт. – Послушай, Эстер, он уехал в Миссури, это письмо пришло только вчера. Там есть земля, и, Бред пишет, прекрасная земля. Эстер, – он горячо заговорил, перегнувшись через стол, – мы могли бы застолбить участок и построить хижину… – Тут что-то в моем лице его остановило. – Но ты не поедешь, ведь нет?
– Нет, Руа, не поеду. – Я могла бы изобразить ему картину этой нашей новой жизни во всех деталях – грубая хижина на делянке, нищета и убожество, забвение и одиночество – все, от чего я только что избавилась.
Он уронил мою руку, словно обжегся об нее, и долго смотрел на меня.
– Странная ты девушка, Эстер. Ты же любишь меня. Почему же ты стыдишься этой любви?
Я не ответила, почему, и вдруг, как пейзаж озаряется лучами солнца, передо мной ясно вспыхнула мысль, что я никогда не скажу ему об этом. Никогда не смогу признаться в своей страсти к нему; это слабость, которой я не должна уступать, иначе беда.
Я быстро встала:
– Мне надо идти. Уже поздно. Видите, уже зажигают фонари.
Не оглядываясь и не дожидаясь его, я устремилась на улицу, где старик-негр клевал носом на козлах экипажа. Когда Руа влез в карету и сел подле меня, я выпрямилась и сидела, напряженно глядя вперед, в ночь.
Он тихо сидел рядом со мной, его глаза тоже были устремлены на дорогу. Немного погодя он заговорил, и голос его перешел в шепот:
– Я знал, что когда-нибудь ты явишься, Эстер, но я даже не представлял, что ты будешь такой. Не знаю, какой я тебя представлял, но знал, что ты не будешь изнеженной или любвеобильной. Меня тошнит от женщин, которые от любви только льют слезы и цепляются за тебя. Когда я увидел тебя там, в лавке Мак-Крэкина, твой узел каштановых волос и твердый взгляд, то сказал: "Вот она". Такая спокойная и прямая, как молодые деревца, что подрастают в лесу. Я решил, что никогда ничто безобразное не коснется тебя… – Он помолчал, затем добавил задумчиво: – Вот что больнее всего: молодое деревце – и в руках Сента.
Внезапно он бросился ко мне, и я ощутила его горячие губы на своей шее.
– Эстер, Эстер, – твердил он, – думаешь, я откажусь от тебя? – Он торжествующе рассмеялся. – Ни за что – запомни, я тоже Ле Гранд. Ничто не сможет отнять у меня то, что принадлежит мне.
Я сидела выпрямившись, зажав холодными напряженными руками уши, чтобы не слышать его голоса, чтобы мое сердце не отзывалось на прикосновение его губ, но мир вокруг казался таким мрачным и безутешным; голоса негров, распевающих где-то вдали, казались похоронной мелодией – даже тонкий молодой месяц как-то зловеще прорезал ночное небо.
– Прошу, скажи, чтобы ехали быстрее, Руа, – холодно проговорила я. – Становится поздно. Мне надо возвращаться в гостиницу.
Он минуту помолчал, потом я поняла, что он снова рассержен, и, когда он наконец опять заговорил, голос его напоминал бурлящий в горной долине поток:
