Барбара Картленд - Бегство от страсти
Говорил ли он когда-нибудь Синтии о том, что рассказал ей сейчас? Знала ли Синтия тайны его души, страдания, пережитые им в детстве, стремления, которые выросли из этих переживаний?
Флер начинала понимать, почему он так стремился обладать Прайори. Какой болезненный, разительный контраст между тем, кем он был и что имел, и тем, кем он желал стать и чем желал обладать!
Норман заслужил свой успех; было справедливо, что он добился своего. Флер пришла мысль, что идеальным завершением всего для него было бы вновь соединиться с Синтией.
Но она понимала, что это неосуществимо. Синтия умирает, и даже случайному наблюдателю ясно, что у них с Норманом нет ничего общего.
Она сидела, размышляя о Нормане и его бывшей жене, когда в дверь снова постучали. На мгновение Флер показалось, что это вернулся Норман; но в комнату заглянула сестра Томпсон.
— Я думала, вы уже легли.
— Нет, заходите, сестра.
— Моя пациентка мирно спит, и, во всяком случае, при ней ночная сестра.
— Она хорошо провела день?
— Очень хорошо, учитывая ее состояние. Можно мне сигарету?
— Прошу вас.
Сестра Томпсон закурила и села в кресло, в котором только что сидел Норман. Она вытянула ноги и зевнула.
— Я устала! Уход за больными очень утомляет.
— Еще бы, — сочувственно согласилась Флер.
— Зато место неплохое. Я при леди Синтии уже шестой год. Она согласилась поселиться в санатории только при условии, что ей позволят иметь свою личную сестру. До этого я была с ней в Швейцарии и недолго в Кении.
— Значит, она так давно болеет?
— Да, когда я только поступила к ней, ей было очень плохо. К тому же она была несчастна, а при болезни это не помогает.
— Это из-за того человека, который погиб?
Сестра Томпсон кивнула.
— Это случилось гораздо раньше, но она все никак не могла успокоиться. На нее было больно смотреть. Она много лет любила его.
— Вы знали его фамилию?
— Да, конечно, он был ее дальним родственником, тоже Эшвин.
— А я и не знала! — воскликнула Флер.
— Да это даже и родством-то назвать нельзя. Седьмая вода на киселе. У него и титула никакого не было, просто «мистер Эшвин». Его звали Джеральд.
— Я встретила здесь еще одного из ее родственников, Энтони Эшвина. Она говорила о нем когда-нибудь?
— О да, тот, с которым они вместе росли? Хотя у нее что-то было против него. Раз-другой, когда она была расстроена, она повторяла: «Это Энтони виноват — он все так запутал». А однажды сказала: «Если бы я только не послушалась Энтони».
Флер была озадачена.
— Что бы это могло быть? Бедная леди Синтия, она была, наверное, так хороша. Ужасно видеть ее в таком состоянии.
— Ну что ж, судя по всему, она пожила и повеселилась, — усмехнулась сестра Томпсон.
Флер внутренне поморщилась. Что-то в тоне сестры покоробило ее.
— Я бы ничего не имела против умереть молодой, имей я все то, что есть у нее, — продолжала сестра Томпсон. — Внешность, титул, деньги, сотни влюбленных мужчин — что еще нужно женщине?
— Ее замужество было неудачным, — заметила Флер.
— Это верно, но чему тут удивляться? Сэр Норман — сухарь, а я видела фотографии Джеральда Эшвина. Тот-то был красавчик. Ужасно, что он погиб как раз накануне свадьбы.
— Да, какая трагедия!
— Знаете, — сказала сестра Томпсон, понизив голос, — что-то в этом есть странное. Не могу вам сказать что, потому что не знаю. Но можете поверить мне на слово, мисс Гартон, за этим что-то кроется.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, я не могу сказать точно, леди Синтия не из тех, кто откровенничает. Она мне никогда ничего открыто не говорила, но я чувствую — есть что-то, о чем нам неизвестно.
— Что заставляет вас так думать?
— Не могу объяснить. Ну вот, я возбудила ваше любопытство. Мне самой любопытно, но я пари готова держать, что какая-то тайна здесь кроется.
Сестра Томпсон встала и потянулась.
— У меня просто глаза закрываются. Пора и на покой. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сестра. Приятных снов.
Флер снова осталась одна, но уже не делала больше попытки взяться за книгу. Она сидела, глядя прямо перед собой, погруженная в размышления.
Картина складывалась еще далеко неполная — многие кусочки мозаики пока не легли на место.
Глава восемнадцатая
У миссис Митчэм был один из ее тяжелых дней. Она мучила всех своими придирками, раздражалась по пустякам, и никто не мог ей угодить.
«Она ужасно одинока», — напоминала себе Флер.
Когда приходилось особенно трудно, слыша недовольный, жалующийся голос миссис Митчэм, Флер вспоминала ее сына, в страхе прячущегося в углу убогой комнатушки, старающегося думать не о ругательствах, срывающихся с языка матери, а о безмятежном покое Прайори, о черных лебедях, отражающихся в серебристой поверхности озера, о розовом закате, золотящем зеркальные стекла дома.
Какое счастье приносило ему тогда Прайори! Флер часто думала, что это тайное утешение значило для него больше, чем сам факт обладания поместьем. Как много Прайори значит для него до сих пор?
Возвратившись с работы, Норман всегда заходил к матери, и Флер, зная, как много он работает и как устает, старалась перед его приходом привести старуху в благодушное настроение. К сожалению, это не всегда удавалось.
Больше всего миссис Митчэм раздражало, что ей до сих пор не позволяли увидеться с Синтией. Каждый вечер она заводила об этом разговор, настаивая на своем праве принимать Синтию в Прайори.
— Она слишком нездорова, чтобы видеться с посторонними, — кратко отвечал ей Норман.
— Я ей не более посторонняя, чем Флер, — неизменно возражала миссис Митчэм, и трудно было на это что-нибудь ответить.
Сегодня вечером стычка между матерью и сыном приняла более острый, чем обычно, характер, и на этот раз Норман утратил свое непоколебимое спокойствие.
— Какая польза больной от вашего присутствия? Почему вы не можете оставить ее в покое? Она не хочет вас видеть, вы же стремитесь к ней только из любопытства.
Он вышел, прежде чем миссис Митчэм успела ответить, и хлопнул дверью, как это делала в раздражении Эванс.
Флер вышла к ужину настороженной. Подобное поведение при матери было так не похоже на Нормана, что Флер поняла — там произошло нечто из ряда вон выходящее.
Он хмурился, и ужин начался в молчании, казавшемся тем более зловещим, что последнее время Норман был более разговорчив, чем обычно.
Сегодня же он выглядел мрачным и угрюмым, как в первые дни их знакомства, и Флер решила перейти в наступление.
— Можете вы мне сказать, что случилось? — спросила она, стараясь придать голосу непринужденность. — Уверена, что есть в таком настроении вредно для пищеварения.
