Памела Джонсон - Решающее лето
Элен включила радио. Передавали танцевальную музыку.
— Вам не мешает? — спросила она.
— Нет, я люблю, когда где-то далеко играет музыка. Вы слышите эту мелодию?
— Да. Что это?
— Не знаю, но она всегда напоминает мне о вас.
— Почему? — засмеялась она. — Не потому ли, что она такая монотонная?
— Разве вы не помните, где мы впервые услышали ее?
— Нет.
— Однажды вечером, в ресторане Гвиччоли. Уличный музыкант играл под окном.
Она задумалась на секунду, но потом отрицательно покачала головой.
— Нет, не помню. Да и уличного музыканта что-то не помню.
И обаяние мелодии вдруг исчезло. Могло ли быть иначе? Ведь она ровным счетом ничего не значила для Элен. В одно мгновение ее прелесть угасла и для меня.
Комната Элен мне понравилась и явилась даже в известной степени неожиданностью. Я представлял себе, что Элен и аккуратность — вещи совершенно неотделимые. В действительности же мне очень скоро пришлось убедиться, что она была ужасно беспорядочным человеком и аккуратность ее проявлялась только там, где это касалось ее работы и внешности. Как выяснилось, она любила яркие цвета и вместе с тем никогда не носила платья ярких тонов. Однако стены ее комнаты были выкрашены в ярко-желтый цвет, занавеси на окнах были желтые в черных узорах, ковер ярко-синий. На каминной доске, кресле, тумбочке для радиоприемника — всюду в беспорядке валялись книги, журналы. На стенах, приколотые булавками, висели дешевые репродукции — Элен явно не хватало художественного вкуса.
Однако это был какой-то милый и уютный беспорядок, и в свой второй визит к Элен я уже чувствовал себя здесь совсем как дома. В этот раз Стивена не было, и Элен держалась более непринужденно. Нас вдруг охватило непонятное смущение. Я старался подолгу не задерживаться взглядом на Элен, она тоже избегала смотреть на меня. Был чудесный тихий вечер. Цепочка фонарей убегала в сумерки, словно в спокойную синюю даль моря. Детишки, которым давно уже пора было спать, громко кричали за окном, и их высокие звонкие голоса доносились до нас, будто далекое эхо курантов; где-то на соседней улице играла шарманка, и сквозь уличный шум до нас долетали обрывки грустной мелодии.
— Элен, расскажите мне о вашем муже, — попросил я.
Мы не зажигали электричества, и в квадрате окна я видел ее темный силуэт.
— Рассказывать нечего.
— Хорошо, тогда не рассказывайте.
— Не будьте идиотом. Я не то хотела сказать. Просто действительно нечего. Не прошло и месяца, как я уже разлюбила его. Он находился в это время в Линкольншире, я жила поблизости. Мы так поспешно поженились, что потом, одумавшись, я горько пожалела об этом.
— В чем же была его вина?
— Ни в чем! — яростно воскликнула она.
Она замолчала. Шарманка, доиграв мелодию, умолкла.
— Ни в чем, — повторила она уже спокойно. — Во всем была виновата одна я. Понимаете, он был необычайно красив, непостоянен и остроумен. А я решила, что красота, непостоянство и остроумие — это именно то, что мне нужно.
— Что же, в самих этих качествах нет ничего дурного.
— Согласна. Только он умудрялся оставаться таким даже наедине со мной. Он вел себя со мной так, как вел бы себя в кабачке с первой встречной. Он всегда оставался случайным знакомым. Он ухаживал поголовно за всеми женщинами, на глазах у всех, открыто и не стесняясь, и так же вел себя со мной, когда мы оставались одни. Разница была лишь в том, что он еще и спал со мной. Между нами не было искренности, не было ничего нашего… сокровенного… Я не знаю, как это вам объяснить… Словом, у нас не было ничего, что было бы известно только нам двоим. И от меня он требовал, чтобы дома я вела себя с ним так же, как в кафе или в баре. Более веселую и бесшабашную особу, чем я в то время, трудно было сыскать. Я старалась быть такой, какой он меня хотел видеть. А потом вдруг поняла, что не выдержу. — Огни проходящего автобуса упали на лицо Элен. Оно показалось мне постаревшим от горечи и самоосуждения.
— Однажды мы были в баре — Эрик, я и наши друзья; все немного выпили. Посторонних было всего несколько человек, Эрик ухаживал за всеми женщинами сразу — легко, бесстыдно и бездумно, как только он один умел это делать. Рядом со мной сидела девушка из войск противовоздушной обороны, голубоглазая, с желтыми кудряшками. Она сказала: «Я могу сразу сказать, кто здесь с кем. А вот об этом — не могу. Раз он такой ничейный и свободный, я решила — пусть будет мой». Тогда я сказала ей: «Если уж на то пошло, то это мой муж». — «Подумайте, вот уж никогда бы не сказала», — ответила она простодушно. На той же неделе Эрик получил назначение.
— Ну хорошо. А что же все-таки послужило причиной окончательного разрыва?
— Собственно, разрыва не было. Мы часто ссорились, вернее, я кричала, а он слушал и улыбался. Он требовал, чтобы я всегда была веселой. И лишь однажды вышел из себя. Мы ждали гостей, а у меня вдруг разыгралась мигрень. Он сказал мне: «Черт побери, прими таблетку аспирина и забудь о своей дурацкой головной боли». Он не выносил, когда у меня было плохое настроение.
Она закурила и бросила мне сигарету.
— Когда я попросила у него развод, он только рассмеялся. Но я продолжала настаивать. Наши отношения окончательно испортились, однако для всех мы продолжали оставаться дружной, веселой и остроумной супружеской парой. Накануне своего последнего вылета вечером он вдруг сказал: «Господи, какой же ты будешь унылой вдовой. Слава богу, я не увижу тебя в этой роли». А я, я ему ответила…
Она говорила громко и словно заново переживала эту сцену, которая казалась такой банальной, когда ее пересказывали, но для нее была полна мучительных воспоминаний.
— …я ему ответила: «Тогда мне по крайней мере никто не запретит головные боли».
Она внезапно встала и выключила свет.
— Зачем вы об этом думаете? Почему так любите сгущать краски и преувеличивать?
Она задохнулась от удивления.
— Что преувеличивать?
— Все. Особенно свою вину. Что это за глупость вы мне как-то сказали, будто Эрик сам искал смерти? Это все вздор. Я не верю, чтобы он вас так любил.
— Не верите? — На мгновение в ее голосе послышалось огромное облегчение. Но лишь на мгновение. — Но это так! Я не имела права не любить его. Ни одна женщина не имела права так вести себя в то время.
— Не говорите чепухи! При чем здесь право? Есть вещи, которые сильнее нас.
— Нет, — воскликнула она тихо и убежденно, — нет, неправда. Даже такое чувство, как любовь, поддается контролю. Я знаю. Это известно немногим, но я знаю. — Она остановилась у камина, опершись локтем на каминную доску и поставив ногу на решетку. Ее хрупкая фигурка казалась четким, тонким рисунком. — Это было мне уроком.
