Глафира Душа - В ожидании Романа
И через плечо Виктору:
–?Сказала ждать у аппарата.
Когда через тысячи километров, через полпланеты почти, в трубке зазвучал тревожный голос Витькиной тещи, все ребята вышли из палатки, оставив друга одного.
Он говорил долго. А когда вышел, на него было страшно смотреть. Ничего не говоря, прошел мимо ребят, потом как-то странно качнулся и сел. Прямо на землю.
–?Ну, что там? Как? – осторожно спросил кто-то.
–?Вить, не молчи! – проговорил второй.
–?Родила? – поинтересовался третий.
Ребята наперебой задавали вопросы. Но вид Виктора внушал такое беспокойство, что у всех родилось сомнение, насколько радостные новости услышал их друг. Витька молчал. Смотрел куда-то вдаль мутными глазами, в которых плескалось горе...
–?Родила, – сказал тихо.
–?Ну?! – в один голос заорали ребята.
Никому почему-то не пришло в голову сказать в тот момент «поздравляю», хотя это было бы вполне логично.
–?Родила девочку, три шестьсот, пятьдесят два сантиметра. – Голос молодого отца был тусклым, если не сказать бесцветным.
–?Ну? – уже осторожней и тише спросил кто-то.
–?Первого марта родила. В первый день весны.
Он замолчал. Молчали и ребята. Что-то страшное, казалось, должно было сейчас прозвучать. Никак, ну, никак не вязалась эта радостная весть о рождении дочери с обликом Глыбы.
Прошло несколько мгновений. Ребята смотрели на Витьку, ничего не понимая. А тот сидел, обхватив колени, устремив взгляд вдаль, но явно не видя там ничего. Потом монотонно так, серо проговорил:
–?А Люська умерла.
–?Что?..
–?Как?..
–?Как это?..
Ребята заволновались. Присели рядом. Недоумевали. Витька продолжал говорить. В голосе появилась сначала горечь, потом отчаяние, затем крик.
–?У них уже, оказывается, такое было в роду. Умирали женщины при родах... Дети выживают, а матери – нет...
Глаза покраснели. Он заморгал. Потом встал, схватился за голову и заорал:
–?Нет, я не пойму эту жизнь! Не пойму эту смерть! Я здесь, на войне, – живой, здоровый! Ни царапины, ничего! А она там – в мирной жизни, в Москве, – умерла!
Он говорил как будто даже с удивлением, как будто сам поражаясь своей мысли.
И потом заорал, не сдерживая слез. Зло, отчаянно, с болью:
–?Я больше не увижу ее! Господи, Люська! Люська-а-а-а! Я даже не хоронил ее! Они сообщали, а ничего не дошло! Уйдите все! Уйдите!
И он ушел куда-то за палатки, ближе к горам, и выл там. Как раненый зверь... Выл, кричал, плакал...
–?Слышь, ребят?! – обратился Степан к товарищам. – Водка? Спирт? Что там у нас есть? Ему выпить надо, а то сорвется мужик.
Только Степана и подпустил к себе Витька. Сидели вдвоем, пили, молчали, изредка перекидываясь отрывистыми фразами. Виктору надо было бы выговориться, а только что он скажет? Что ему больно? Это понятно. Что он войну проклинает? А война-то здесь как раз и ни при чем! Это же в мирной жизни случилось, в больнице, под присмотром врачей. Что он судьбу свою проклинает? Такого не скажешь даже в бреду. Жизнь-то продолжается. Хочешь – не хочешь, а надо идти по ней дальше. Что тут скажешь?
–?Степ! Споем, а? Степа!..
И они запели... Это даже и не пение было, а сплошное рыдание:
Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ребята услышали. Поняли: можно подойти. Сели в круг, молча выпили по сто грамм за упокой души бедной Люськи и затянули на всю округу:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит...
Где-то вдалеке в ответ прозвучали длинные автоматные очереди...
... Нет, не мог Степан ударить Витьку. Ни при каких обстоятельствах не мог.
Через товарищей своих боевых удалось Степану разыскать телефон Виктора. Созвонились, договорились встретиться в пивном ресторанчике. Виктор вошел, когда Степан уже сидел. Смотрел пустыми глазами в меню. Ничего не видел. Ждал дружбана.
Виктор стоял – могучий, здоровый, без улыбки. Ну, Глыба, он Глыба и есть.
Молча обнялись и застыли. Просто стояли посреди ресторана два мужика. В немом объятии. Но столько в нем было всего, в этом дружеском единении: и боль, и память, и грусть, и печаль, и радость встречи, и горечь, и дружеская любовь, и благодарность судьбе! Они не виделись лет пятнадцать.
Тогда, после Афгана, встречались пару раз, потом потерялись как-то...
–?А я, знаешь, Степа... Я бы не только ударить... Я сейчас любого убить могу.
–?Что так?
–?Ты помнишь, как Люська умерла?
Ему непросто далась эта фраза. Желваки заходили, кадык обострился.
–?Конечно.
–?Так вот. Дочка же у меня. Маша. Машенька... Ну... Замуж вышла. Не успела школу окончить, в восемнадцать лет выскочила. Парень неплохой. Постарше ее, посерьезней. Но я не о том...
Он помолчал, отхлебнул пива.
–?Рожать ей через месяц. Я всех врачей на ноги поднял, в лучшие клиники устраивал ее на обследования. Говорят, все нормально, никакой патологии.
–?Ну и хорошо!
–?Да пойми ты! И Люське так говорили. А потом кровотечение в родах. И все! А самое страшное: не первый это случай в их роду. С какой-то прабабкой такое же случилось, и с теткой Люськиной тоже.
–?И что делать?
–?Я договорился в хорошем центре... Чтобы роды профессор принимал, чтоб все по высшему разряду.
–?Молодец!
–?Молодец-то молодец! Только деньги бешеные. Мало того что сам контракт оплачиваешь официально. Плюс врачу. Короче, мне десятка нужна. Так что я, Степа, не обижайся, за бабки и удавлю, и завалю... У меня она одна-единственная. Нет никого больше. Если, Боже сохрани, ее потеряю, то все... Не представляю, как смогу жить...
Он опять помолчал. Потом с трудом, с болью признался:
–?Однолюбом я оказался, Степа... Не могу Люську свою забыть... Баба есть у меня, это понятно. Живем уже много лет... А сердце... сердце до сих пор по Люське тоскует...
Степан решил сменить тягостную тему:
–?Слышь, Вить... а тогда, после того, как я в обморок грохнулся на ринге... ты дрался с кем-то?
–?Да! Я тогда пятерку взял. Мне бы еще столько же.
–?Да заработаешь! Еще месяц впереди!
–?Надеюсь... Вот только рука немного заживет... Потянул, видно...
Помолчали.
–?Ну, а сам-то как живешь, Степ?
–?Да не очень... Если честно, совсем даже не очень...
–?Вот и я так же... А знаешь, почему?
–?Почему?
–?Да потому, что мы с тобой так и остались... на той войне. Мы ж к мирной жизни не приспособлены. Вспомни: ты уже до армии вполне зрелым человеком был. Не сопливым же пацаном пошел служить.
–?Нет, конечно! У меня уже и высшее образование было, и семья.
–?Ну, вот! И я так же! Институт окончил, работу интересную предлагали. А меня, видите ли, на романтику потянуло...
–?Ничего себе романтика...
–?Ты подумай, кем бы мы с тобой могли стать, если бы не война эта? А? Не знаешь! Вот и я не знаю. Но уверен: жили бы мы совсем по-другому. А сейчас: ни денег нормальным трудом заработать не можем, ни жить счастливо! Ничего не можем!
