Светлана Полякова - Белый кот
Его раздражение против Женьки тогда усиливалось благодаря ее словам. «И в самом деле, у тебя есть муж, у мужа есть неприятности, и вообще — почему она решила отметить Новый год в этой чертовой Москве? Скучает по родственничкам? Так ведь ее родители сами переехали в Москву, никто их не гнал отсюда».
Он снова злился все больше и больше, подсознательно связывая эту злость именно с Ириной, ее присутствием. Словно она была так переполнена этим чувством, что невольно заражала окружающих.
Когда они познакомились, она казалась совершенно другой. Обиженной, страдающей… Она все время говорила, что замерзает в этом жестоком, холодном мире. Она говорила о себе как о птице с подбитым крылом. И в самом деле напоминая птицу. Только иногда, смотря на ее профиль, он ловил себя на том, что птица-то хищная. Не ласточка. Не стриж… А кондор какой-то.
Нет, черты ее лица тут были ни при чем. Нос был маленький, слегка вздернутый. И сама Ириночка была беленькая, кудрявенькая — с ангельским лицом. Это сейчас она перекрасилась. А в ту, первую, их встречу все так и было.
Дело было не в лице. В глазах. В выражении глаз, которое появлялось, когда ее никто не видел.
Хищное и властное.
Она словно злилась на весь мир за то, что он отказывается ей подчиниться. И на самого Господа Бога за то, что ее судьба не совпала с ее личными планами. Однажды она проговорилась. «Меня так часто унижали», — сказала она, и он спросил: «Как?» Она промолчала. Потом проговорила: «Есть люди, которые меня унижали. Как — я не могу тебе сказать, потому что ты тоже захочешь меня унизить, я знаю…»
Может быть, поэтому она и стала хищницей, решил он, по привычке начав оправдывать ее.
Женька — другое дело. Она всегда парила над землей, касаясь ее поверхности лишь слегка — кончиками пальцев ног, как воздушная балерина. Как ветер…
Ее просто невозможно было унизить. Для этого надо было сначала сломать ей крылья…
Сломать крылья.
Он почти подскочил, пронзенный внезапной мыслью — жестокой, грустной, обжигающей.
— А если я это сделал? — шепотом проговорил он, вглядываясь в темноту. — Если я сломал ей крылья?
Ему стало так больно от невыносимого чувства вины, что захотелось вскочить и убежать, раствориться в этой темноте. Потому что — он чувствовал это — это была правда.
Если Женькины крылья сломались, виноват в этом только он.
— Вы виноваты, Евгения Александровна, вы… Вы убили Исстыковича. И Костика тоже вы…
Жене хотелось закричать, заплакать, опровергнуть все эти обвинения, которые выдвигала ей эта маленькая вредная особа, но горло не слушалось ее. Она только могла беззвучно открывать рот в безумной и тщетной попытке проговорить хотя бы слово: «Почему я, зачем я, с чего вы взяли, что я?»
Слава Богу, все это только ей снилось, но говорят, сны с четверга на пятницу снятся исключительно вещие, и — кто знает? А если это вещий сон?
— Женька, проснись!
Кто-то тряс ее за плечо, избавляя от последних впечатлений сна, — Жене почему-то показалось, что она рыба, с которой этот противный сон счищают, сейчас слетит последняя чешуя, и она окажется снова в таком родном, таком реальном мире…
— Чего это ты так орала? — спросила Люська. То есть сначала спросил рот на расплывающемся еще Люськином лице, а потом уже появились Люськины встревоженные глаза. — Прямо так орала, что я подумала, тебе снится, что ты попала на пир каннибалов… И с тебя как раз сдирали твою нежную шкурку…
— Каннибалы были, — сделала попытку улыбнуться Женя, — одна…
Но слова снова замерли на губах, еще не готовые вырваться наружу, стать обычными, стройными.
Она вдруг поняла, что ей отчаянно хочется исчезнуть, спрятаться, потому что все происходящее с ней продолжалось наяву и никуда от этого факта не уйдешь. Исстыкович с ее адресом. Костик, навечно уснувший на полу ее квартиры. Панкратов, которого теперь в ее жизни нет, он растаял в чужих объятиях…
И все это было страшно.
Так страшно, что дурацкий сон показался просто дурацким, потому что реальность-то была куда более страшной…
— Тебе воды принести? — спросила Люся.
— Да не шепчите вы, — раздался Ольгин голос. — Странные какие-то… Сначала орут так, что перепонки закладывает, а потом интеллигентно шепчутся… Интересно, есть ли хоть кто-то в этой девятиэтажке, кого не разбудили ваши вопли?
Она встала, потянулась.
— И чего там приснилось-то, Женька? Что муж вернулся?
— Нет, — покачала она головой.
— Неужели может быть что-то страшнее?
— Мне… — Женя сглотнула комок, образовавшийся в горле, и хрипло проговорила: — мне приснилось, что меня обвиняют в убийствах!
Ольга остановилась, глядя на Женю с испугом и состраданием. Потом повернулась к Люське.
— Все, — мрачно констатировала она. — Ее психика не выдержала страшных испытаний. Наша Евгения поехала крышей…
— Это ж только сон, — возразила Люська. — Может, еще ничего? Во сне, сама знаешь, какая хренотень может присниться… Мне однажды снилось, что я жена нефтяного магната. Я тоже так орала, как Женька. И вообще проснулась в холодном поту.
— Знаешь, если человек о чем-то долго думает, ему это обязательно снится. И получается, что Женька считает убийцей себя…
— С какой стати? Она бы, наверное, помнила, что кого-то убила.
— А если ей кажется, что это деяние она выполнила в состоянии аффекта? В беспамятстве?
— Как в кино, что ли? Мы бы знали, что у нашей Женьки бывают такие состояния… Но я ничего подобного в ней не замечала. Разве что когда она вышла замуж за Сергуню… Впрочем, в те времена мы все так затмевались…
— Да прекратите же! — не выдержала Женя. — Я понимаю, что вы спросонья не можете понять происходящего! Вы что, еще не проснулись? Я никого не могла бы убить! И с какой стати? Я вообще не знаю, кто такой Исстыкович этот!
— Мы этого не говорили, — терпеливо возразила Ольга, и Женя подумала: вот, пожалуйста, у них такие лица, как будто ее, Женю, только что уличили в серьезном заболевании. — Мы только думаем, что ты зациклилась на проблеме, которой в принципе не существует. На самом деле только идиот может подозревать тебя…
— Значит, эта следовательница — полная идиотка…
— Тогда надо самим попытаться выяснить, что за птица этот Исстыкович, — спокойно и решительно проговорила Люська. — В конце концов, ты, между прочим, детектив…
— Ну какой я детектив? — невесело рассмеялась Ольга. — Таких, как я, сотни две на один гектар… Тут нужен настоящий сыщик… А я так, приставка бездарная.
— Каждый человек склонен себя недооценивать, — сказала Люська. — Мне кажется, что в принципе сыщик сидит в каждом любопытном человеке, если у него есть к тому же склонность к анализу… Так что нам придется напрячь эти самые способности. Даже маленькие… Потому что лично я не доверяю родной милиции. Не могу с собой ничего поделать. Если им нужно что-то там для отчетности, они все благополучно на Женьку свалят и будут рады, счастливы и довольны…
