Ольга Егорова - Лекарство от любви – любовь
Нет, домой она сейчас не поедет. Не будет лежать одна в пустой квартире, в пустой постели и тихо, по-щенячьи, поскуливать, глядя в черную пустоту неба, в холодную и сверкающую пустоту далеких звезд. Не будет прислушиваться к тому, как тикают часы на тумбочке, равнодушно отсчитывая бесконечные секунды этой бесконечной ночи.
Все, что угодно, только не одиночество. «Позвонить Варьке?» Эту мысль она быстро отмела в сторону. Еще ночь воспоминаний, только теперь вслух, со слезами вперемежку и с надрывом в голосе – это совсем не то, что ей сейчас нужно. А просто молчать или говорить о пустяках не получится.
Нет, не получится.
Так что же делать? Пойти в казино, просадить пару тысяч баксов с одной только целью – заставить себя переживать по этому поводу? Выиграть пару тысяч баксов с одной только целью – заставить себя радоваться по этому поводу?
Нет, не получится. Ни огорчаться, ни радоваться по этому поводу она не станет. Пробовала уже, бесполезно. И мчаться по пустой трассе, выжимая из быстрокрылого «ниссана» немыслимую, запредельную скорость двести сорок километров в час, судорожно сжимая в руках грозящий выскользнуть руль, – бесполезно. Тупо смотреть в экран телевизора, равнодушно провожая взглядом профессионально сработанные кадры придуманной жизни, – бесполезно.
Бесполезно скользить глазами по строчкам открытой книги, время от времени вспоминая, что надо бы перевернуть страницу. Бесполезно щелкать мышкой по зеленому полю стандартного виндовского пасьянса, время от времени нажимая на клавишу ввода, тупо соглашаясь с предложенным: «Разложить пасьянс заново?» Бесполезно курить до утра, до горькой хрипоты в горле, до опалившихся по краям почти бездыханных легких.
Бесполезно пытаться спрятаться от собственного одиночества, оставаясь в одиночестве. Оно настигнет тебя везде.
Оно выползет чешуйчатой ленивой змеей из-под стола, покрытого зеленым сукном. Тигровой змеей с длинным черным туловищем, перехваченным нерезкими сернисто-желтыми кольцами, желтобрюхой змеей с железами, до отказа набитыми ядом. Этого яда достаточно для того, чтобы убить четыреста человек. Триста девяносто девять обделенных, и одна Кристина, одаренная слишком щедро…
Оно будет лететь хищной птицей и стучать железным клювом в стекло машины на трассе, какую бы скорость она ни развивала. Пусть хоть триста, хоть четыреста, четыреста миллионов километров в час – оно не отстанет. Будь то не машина, а хоть космический корабль – оно не отстанет. Оно всегда будет рядом.
Притворившись томной блондинкой, жгучим брюнетом, ребенком, стариком, собакой, кошкой – будет смотреть в глаза с экрана телевизора. И с разворота книжных страниц, играючи перепутав буквы, выхватив из всего их многообразия лишь несколько, сложит в строгом порядке, одну за одной – сначала «о», потом «д»… И заполонит своим торжественным именем все страницы.
Нет, бороться с одиночеством в одиночестве бесполезно. Можно и не пытаться, все равно проиграешь.
«Герман», – мелькнула неотчетливая мысль. Трудно было понять, что он означает, этот сигнал. Но Кристина и не пыталась в этом разобраться.
Она просто взяла в руки телефон и, не обращая внимания на цифры, мелькнувшие на дисплее – 22. 30, – набрала номер. Услышала его голос почти сразу.
– Привет, Герман, это Кристина. Я хочу приехать к тебе.
– Приехать ко мне? – Конечно же, он удивился. В силу присущей деликатности постарался скрыть свое удивление, но получилось не слишком удачно. – У тебя какие-то проблемы?
«Психические, – мысленно усмехнулась Кристина. – И очень серьезные, дружок».
Но вслух сказала совсем другое:
– Проблема есть, только одна. – Выдержала необходимую паузу, дождавшись, пока он уточнит, и пояснила: – Я не знаю твоего адреса. Надеюсь, ты мне поможешь решить эту проблему?
Через пару минут она уже сидела в такси. По опустевшим улицам такси мчалось быстро, и музыка в машине звучала очень подходящая – пустой попсовый мотивчик, никакой тебе классики или надрывного французского шансона, который тоже заставлял ее всегда мысленно возвращаться в прошлое.
«У тебя ничего не получится, – шептал внутренний голос. – Вспомни, такой эксперимент уже был. С Жаном. Разве ты не понимаешь…»
В мастерстве заставить внутренний голос заткнуться Кристине, пожалуй, не было равных. Вот и сейчас ей это удалось легко, почти без усилий. Жан – это Жан, а Герман – это Герман. Неуловимая разница все-таки присутствует… Попытка – не пытка. Она сейчас на все готова, на все согласна, и ей плевать, что он про нее подумает.
«Плевать, плевать, плевать», – повторяла она, поднимаясь по ступенькам. Точно так же, как десять лет назад. Бестолковое заклинание изо всех сил пыталось казаться волшебным…
Большой кремово-белый кот с коричневатыми, цвета молочного шоколада, отметинами на голове, лапах и кончике хвоста, сиамский шоколад-пойнт с кондовым русским именем Степан лежал на диване и молча слушал музыку, доносящуюся из проигрывателя.
Проигрыватель стоял на запылившейся холостяцкой тумбочке в окружении трех высоких полок и кучи музыкальных дисков, сваленных прямо на полу.
Музыка, заполнившая давно привычную, тягучую тишину квартиры, была почти незнакомой. В последний раз шоколад-пойнт Степан слышал ее, будучи еще в младенческом возрасте. Лет десять назад.
Напротив, в кресле, сидел хозяин. Он тоже, как и кот, которому больше ничего не оставалось, слушал музыку. Музыку, которой не слышал уже лет десять. Которую слушал в последний раз, когда его кот пребывал еще в младенческом возрасте.
Он и не думал, что когда-нибудь снова будет слушать Гребенщикова.
«Я связан с ней цепью, цепью неизвестной длины. Я связан с ней церковью, церковью любви и войны…»
Эти слова и ноты в течение десяти лет были для него под запретом. Как и «серебро Господа моего», как и «золото на голубом», как и «сны о чем-то большем» и еще множество слов и нот, неразрывно связанных с его прошлым. Кирпичики воспоминаний, молекулы воспоминаний, атомы воспоминаний. Все эти десять лет он только и делал, что всячески мешал этим атомам, молекулам и кирпичикам сложиться в единое целое.
Гребенщиков был объявлен персоной нон-грата. «Город золотой» был объявлен закрытым для посещения. Реки, текущие на юг, были безжалостно стерты с географической карты его жизни, а боги, глядящие на восток, были преданы анафеме. Любовь же как метод вернуться домой не рассматривалась вообще.
«А любовь, как метод вернуться домой…»
Черт возьми, неужели правда?
