С тобой навеки (ЛП) - Лиезе Хлоя

Мой рот сам раскрывается. А потом я кусаю его шею как животное, в которое я и превратилась.

Аксель охает, когда я целую это место после укуса, лижу его ключицы, его кадык, оставляю горячие и долгие поцелуи на его горле.

— Извини, — говорю я, не отрываясь от его кожи.

— Не извиняйся, — бормочет он. — Боже, ты ощущаешься так идеально. Такая тёплая, влажная и… бл*дь.

Я глажу его через джинсы, упиваясь толстыми очертаниями, натянувшими ткань.

— Руни, не сейчас, — умоляет он.

— Почему?

Аксель стонет, когда я снова массирую его, затем мягко убирает мою руку. Он глубоко целует меня, затем добавляет второй палец и начинает двигать ими быстрее.

— Потому что я хочу дать тебе это, а я не могу, когда ты прикасаешься ко мне. Я трахну твою руку и забуду собственное имя, а сейчас я не этим занимаюсь.

— Я… — сглотнув, я запрокидываю голову, пока он целует мою шею. — Я хочу, чтобы тебе тоже было приятно.

— Мне приятно, — говорит он мягко, искренне, пока его ласки подводят меня всё ближе и ближе. — Это делает мне приятно. Скажи мне, что приятно для тебя. Я хочу знать.

Я ахаю, не отрываясь от поцелуя.

— Потирай вверх и вниз, а не только кругами. Немножко нежнее.

Его прикосновение становится легче, сменяется ритмичными движениями вверх-вниз. Это настолько идеально, что я не могу перестать насаживаться на его руку и гнаться за разрядкой.

— Я чувствую тебя, — шепчет Аксель. — Так близко.

Я лихорадочно киваю, зажмурившись и потерявшись в невесомости его объятий, чувствуя себя лелеемой, обласканной и зацелованной. Мои бёдра сжимаются вокруг его бёдер. Наши языки сплетаются и сосут, пока жар поднимается по моей груди и горлу. Мои груди задевают его грудь, мой клитор пульсирует у его ладони, и когда я кончаю, это происходит с натужным, бездыханным всхлипом.

Лишь наше тяжёлое и частое дыхание эхом отдаётся на кухне, пока Аксель глубоко целует меня, затем отстраняется. Он закрывает глаза, кладёт на язык те пальцы, что были во мне, и обсасывает дочиста. Я снова прикасаюсь к нему через джинсы, чем добиваюсь стона и протяжного вздоха, когда я расстёгиваю пуговку, затем глажу его через боксёры-брифы.

Его ладонь останавливает мою. Он качает головой.

— Всё нормально.

— Что?

Аксель мягко целует меня в висок, затем в щёку.

— Иногда я получаю удовольствие от того, что не получаю удовольствие. Удовлетворить тебя уже было достаточным удовольствием.

У меня отвисает челюсть. Что он только что сказал?

— МЯУУУУУУ! — воет Скугга в студии.

Я вздыхаю и закрываю глаза, а Аксель отходит ещё дальше, незаметно поправляя себя в джинсах.

— Пойду проверю её.

Я остаюсь сидеть на кухонном шкафчике. Ошеломлённая. Потрясённая.

Может, приютить котёнка было не такой уж хорошей идеей.

***

— Ты уверен, что не хочешь попробовать? — я поднимаю кусочек брауни.

Аксель качает головой.

— Не хочу.

— Ну, это катастрофа. Тебе не нравится сладкое, а у нас целый противень брауни, которые нужно съесть. Безглютеновые брауни с тёмным шоколадом, — я закидываю кусочек в рот и счастливо вздыхаю. — Мои любимые.

Уголок его губ слегка приподнимается — самое близкое подобие улыбки, что я видела.

— Полагаю, тебе придётся съесть их все.

Я драматично вдыхаю, беру нож и отрезаю ещё один квадратик брауни — аппетитный уголочек.

— Ну если уж придётся. Хотя, возможно, я оставлю немного на завтрашний ужин с командой, чтобы поделиться со Скайлер.

— Ужинов больше не будет, — говорит Аксель.

Я замираю с ножом, опешив от того, какое разочарование это вызывает во мне. Я любила эти шумные ужины.

— О. Почему?

— Срочные проекты выполнены, так что больше нет необходимости работать так допоздна, — Аксель хмурится, изучая моё выражение. — Что не так?

— Ничего, — машинально говорю я из-за давно выработанной привычки. «Улыбнуться, сгладить ситуацию, всё в порядке».

Ступня Акселя аккуратно поддевает мою под столом. Он смотрит на свою тарелку, на которой раньше лежала гора салата из бекона, яиц и шпината, а теперь пусто. У этого мужчины аппетит подростка.

— Руни, — тихо говорит он. — Я… — прочистив горло, он поднимает взгляд к потолку и говорит: — Я не очень хорошо читаю между строк. Ты сказала, что всё в порядке, но весь твой язык тела говорит об обратном. Я не знаю, что с этим делать.

Я провожу своей стопой по его — нога в носке скользит по ноге в носке.

— Извини. Плохая привычка. Мне стоило сказать, что я… разочарована. Я буду скучать по всем, в основном по Паркеру, Беннету и Скай.

— Я могу попросить Беннета привезти Скайлер после школы, как-нибудь до твоего отъезда. Возможно, у нас получится поужинать с ними.

Я улыбаюсь.

— Правда?

Аксель отталкивается от стола, затем тянется к блокноту и тонкой ручке, которые лежат на краю полки.

— Когда ты так улыбаешься, разве я могу отказать?

Мой румянец просто колоссальный.

— Я постоянно улыбаюсь. Для этого немного надо.

— Верно, — открыв чистую страницу, он откидывается на стул под таким углом, что я не вижу его набросок. — Но это разные улыбки.

Я склоняю голову набок. Он флиртует со мной?

— Да?

Он кивает, его рука движется быстро.

— Есть лёгкая улыбка. Возможно, это… вежливая. Для тех людей, которым я обычно хмурюсь.

Я смеюсь.

— Есть улыбка пошире. Возможно, это удовлетворённая улыбка. Я часто вижу её в доме моих родителей.

— Это потому что мне очень нравится твоя семья. С ними я чувствую удовлетворение.

Аксель щурится, глядя на бумагу, пока его ручка танцует по поверхности.

— Затем есть улыбка, которой ты улыбнулась только что. Её заслужить сложнее.

Моё сердце устраивает бешеные поскакушки в груди, ударяясь о рёбра и усложняя дыхание.

— И что это за улыбка?

Уголок его рта снова приподнимается, пока он смотрит на свой набросок.

— Она не самая широкая, но наиболее отражает тебя. Твоя улыбка, когда никто не смотрит. Когда ты думаешь, что никто не смотрит.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но раз ты заметил эту улыбку, можно сделать вывод, что ты смотрел.

Он прочищает горло. Его щёки согревает лёгкий румянец.

— Это прерогатива художника — наблюдать за людьми.

Я закидываю в рот ещё один кусочек брауни.

— Сказал художник, который рисует абстракцию.

Он склоняет голову набок, перехватывает ручку поудобнее.

— Абстрактное искусство глубинно человечно.

— Как?

— Хорошее искусство, каким бы репрезентативным или нерепрезентативным оно ни казалось, отражает человеческие эмоции. Оно выражает и пробуждает наши чувства не только с помощью цвета на холсте, но и всех тех мест, где цвета нет. Отсутствие обладает присутствием. Абстракция репрезентативна.

— Это весьма сложный парадокс.

— Всё искусство — это парадокс, — говорит он, держа глаза опущенными и продолжая работать над наброском.

Я улыбаюсь, вспомнив, что он сказал мне на кухне.

— Искусство — это ложь, которая заставляет нас осознать правду.

Он кивает.

— Именно так.

— Я никогда не знала, как понимать искусство. Я только знала, что твои картины говорят со мной. Теперь я понимаю, почему — они позволяют мне чувствовать и одновременно понимать, что мои чувства поняты.

Ручка Акселя замирает. Он поднимает взгляд к моим губам, затем опускает обратно.

— Правда?

Я снова поддеваю его ступню под столом. Он прижимает мою ступню своей.

— Ты всего один раз выставлялся в Лос-Анджелесе, но я пробыла там как можно дольше. Я думала, вполне очевидно то, что мне нравятся твои работы, Аксель.

Румянец сгущается. Ручка падает из руки Акселя. Он закрывает блокнот.

— Хм.

— Я бы сказала это, — я кладу вторую ступню поверх его ноги под столом. — Но я старалась не вести себя как очевидная фанатка. У тебя их явно хватает, учитывая внимание, которое ты получил на выставке.