В глубине тебя (СИ) - Ренцен Фло

При слове «усыновили» ее заметно передергивает, она даже встает, отходит от моей койки и некоторое время смотрит из окна.

— Он хороший, — настаиваю. — Эрнест. Он любит Дебору. Они дети еще, но... он мой брат, я его знаю — любит.

— Вы знаете, — оборачивается ко мне д-р Доро, — тогда, с Каролин Херц...

— Она, кстати, родила благополучно.

— Да? Как они?

— Неплохо, — вру я. — Переехали. В Израиль уехали.

— Не жарко там?

— Жарко.

— Тогда я приняла вас за труса, — д-р Доро говорит резковато, отрывисто — без пяти минут главврач. Как пить дать, скоро им станет. — Думала, вы нас там всех обманываете — отказываетесь от усыновленного ребенка. Раздумали и собираетесь обратно биологическому отцу подбросить.

— Понимаю, — киваю я с улыбкой. — Теперь-то вы видите, что я не такая?..

Д-р Доро не улыбается. По-моему, просто не имеет такой привычки. Дорен, ее спутница жизни и вторая, неродная мама Дебс, сама сухарь-сухарем — и та поулыбчивее. А неулыбание д-ра Доро — это в чем-то защитная реакция, возможно, привычка, приобретенная ранее из боязни, что ее обидят. И не воспримут всерьез. Такие, как Дорен, начинают красить волосы во все цвета радуги да пирсингами увлекаться, а д-ру Доро такое баловство по чину не положено, ее стратегия — строгость, суровость.

— К вам приезжал отец, — сухо информирует меня она. — Пока вы «спали». Довольно властный, требовательный мужчина.

Папа — и «властный-требовательный»?..

Как бы там ни было — «мужчина» из ее уст звучит если не как ругательство, то, по крайней мере, как диагноз.

— Ваш с Эрнестом отец — явно против людей, чья ориентация не отвечает его гетеро-нормативам.

«Дебс как раз бояться нечего» — хочу сказать ей, но, естественно, не говорю. Как я понимаю, ориентация Дебс — это у них в семье больной вопрос.

Говорю честно:

— Да, это правда. Отец у нас в ТУ преподает. Физик. Завкафедрой по «физмеху» — физике трения и механике. Что поделаешь — точные науки... Как многие «естествознатели»-мужчины, папа придерживается определенных, возможно, несколько консервативных взглядов.

Что он вдобавок узбек по месту рождения и по воспитанию, пока умалчиваю — хорошего понемножку. Однако, может, в мозгу д-ра Доро профессор-гетеро-нормал — это не одно и то же, что, скажем, нетерпимый к их ориентации слесарь-сантехник.

— Но вы ведь понимаете, — продолжаю, — что Эрнест — не наш отец? Вот и я, к примеру — не наш отец, уж это точно. В какой-то мере я и сама не отвечаю его нормативам.

Д-р Доро не понимает, о чем я, и смотрит недоверчиво.

Тогда я уточняю:

— Вы у Дорен спросите. У вашей Дорен. Да-да, не удивляйтесь — я с ней имею дело по работе, и мы прекрасно ладим. Привет ей, пожалуйста, передавайте.

Так Рикки остается в семье д-ра Доро.

Насчет Эрни я больше не ковыряю, но думаю, теперь, когда он к ним придет, они, даст Бог, не спустят на него Рикки. Надо только, думаю, сказать ему — Эрни — чтоб дал им время и по первой у них не глазах не сильно облизывал Дебс. Пусть сначала попривыкнут.

***

После того, как я официально «просыпаюсь», первым меня навещает папа. Я рада, что случается это не в смену д-ра Доро и в остальном тоже рада ему.

Папа не плачет, теперь ведь нет основания полагать, что я «на волоске от смерти». Так, вероятно, полагал он, когда плакал у моей койки, а я подслушала, валяясь «без сознания».

Как и в своем полубреду, спешу заверить его первая, что раскаиваюсь в своих словах, что нет у меня никакой на него обиды. Я говорю это ему в грудь, к которой он, кажется, впервые в жизни меня прижимает, говорю, а он гладит меня по голове и не дает мне досказать:

— Как же я рад, Катика, как рад... Так рад...

Он имеет в виду, что я дешево отделалась.

Вообще-то, объективно говоря, радоваться тут нечему, но верно сказала д-р Доро — Glück im Unglück, то бишь, то самое счастье, которому несчастье помогло.

Не оттащи меня Рикки и не вызови прохожие так быстро скорую, меня ждала бы травма посерьезнее, или, глядишь, вообще не ждало бы больше ничего.

— Я везучая, пап... — убеждаю папу.

— Доча моя... Пусть всегда так будет. Я виноват перед тобой... я знаю, виноват... прости...

Затем отец торжественно продыхает, как будто перед тем, как выпить чарку:

— Катика, мы с Пиной посоветовались и решили взять к себе собаку...

Поздно, хочу сказать я, я уже обо всем договорилась.

— Оказывается, у эрделей шерсть вовсе не настолько аллергенна, а Лея отреагировала на поводок из приюта — он непонятно от какой другой собаки и весь в ее шерсти был. Лея, вообще-то, тоже очень собаку хотела...

Если это не выдумка, то очень трогательно, а если выдумка, то трогательно вдвойне.

Но теперь уже поздно и я просто говорю:

— Не нужно, пап. Все устроилось: Рикки теперь живет в семье у Дебс, то есть, у Деборы — девушки Эрни. Ее мама — главврач отделения здесь, в Шарите...

Врушка я все-таки: должность д-ру Доро новую присочинила. Ну и на здоровье — все равно она скоро ее добьется. А папа пусть обдумает свое отношение. Ведь главврач из Шарите — это вам уже не то, что непонятные панки-лесбиянки замест родителей.

— Хм-м... — бурчит он себе под нос. — Ну надо же.

— А ее другая мама — начальница в бауамте, — качаю дальше, тоже слегка подсочинив, повысив ее в должности. — Так получилось, что я их обеих знаю — очень и очень адекватная и респектабельная семья.

Настоящая.

Надеюсь, теперь папа и вправду согласен «подумать».

Дальше не качаю, как и недавно с д-ром Доро. Не говорю вслух того, что думаю: пап, да ты вообще радоваться должен, что сын твой — не «с другого берега». Что как ни пудрили ему мозги в школе насчет «радужных» отношений — умудрился же он в этом нашем берлинском котле страстей разобраться, что не мальчиков любит.

Соображаю, что всегда есть тот самый момент, когда следует предоставлять событиям развиваться самостоятельно — только события подготовить как следует надо.

Когда уезжает папа, вспоминаю про сообщение Арсеньева.

В нем говорится:

«Кати, прости, что так, по телефону. Ты бомбическая девушка, но я с тобой не справлюсь. Ты слишком сложная, а я не Симон Херц. Давай не будем. Без обид, о‘кей?»

Отвечаю также голосом:

Илья, какие обиды. О‘кей, конечно. Ты хороший мальчик. Тебе — только хорошего.

Задумываюсь, не посчитает ли он обидным, что его обозвали «мальчиком», только, когда сообщение уже отправлено и прослушано.

***

Лежу в Шарите уже пару дней. Оказывается, отсюда даже во время короны выбраться трудно, если уж попал. Но мне опять везет — сейчас снова послабления. Ко мне приходят и мне терпимо.

Каждый день приходит мама, предварительно сделав корона-тест — ей со школы не привыкать. Мама сидит у меня в маске, что тоже для нее привычно, и проверяет контрольные.

Если не вместе, а по очереди, ко мне пускают и Эрни, и — в силу блата — Дебс, которая подробно рассказывает мне, как у них живется Рикки и перечисляет все новые и новые проделки этого засранца.

Оказывается, у них квартира на самом нижнем этаже со своим отгороженным закутком в садике. Стоит ли упоминать, что Рикки в первые же два дня удается основательно загадить закуток? Так что прогулок с ним это не отменяет. Зато теперь, как замечает Дебс, у них в декабре пошел расти газон. Я не навязываю ей собственного опыта, приобретенного с псом — просто вспоминаю, что и как он делал у меня, а сама думаю, что они-то уж точно побыстрее приучат его слушаться. Они даже допускают-таки к себе Эрни: гулять с собакой. Даже Дебс с ними можно. Брат не в накладе. Во время выгулов он дрессирует Рикки, обучая командам на русском, который таким образом учит и Дебс.

От д-ра Доро мне становится известно, что ко мне в палату пытался пробиться «некто Милецки» — он же «Мартин» — условно, чтобы навестить. Но безусловно — уж я-то знаю — чтобы долбить меня работой на больничной койке и сделать вброс рабочего ноутбука, чтоб продолжала без него. Поскольку у шефа блата нет, но есть отягчающие обстоятельства — он мужского пола — его ко мне не пропускают.