Право на Одиночество (СИ) - Шамшина Евгения

Ее запал иссяк резко. Она вдруг испугалась сама себя. И кажется, даже охрипла от эмоционального крика. Громов посмотрел в ее раскрасневшееся от гнева лицо. И уверенно, легким жестом развернул одуревших мужчин лицом к выходу, и легонько направляя, они все трое удалялись. Никто не сопротивлялся. Все сказанное, услышанное было итогом. Поводом для размышлений. Они довели ее до отчаяния. То точки кипения. И она выдала им то, что давно копила. Но в силу разных причин откладывала. Боялась сказать. А возможно и боялась признаться себе самой в этом. Камень рухнул с ее плеч. А врач лишь загадочно улыбнулась, понимая, что пациентка полностью готова к выписке. И для девушки, прожившей столько времени в изоляции, это было самым страшным шагом. Так она шагала в неизвестность. В пропасть. Её ждал мир, реальность. Там за воротами. Но страх перед новой ответственностью за себя, за свою жизнь был настолько велик, что душил Аню тугой петлей. Понимала она и то, что эмоциональной своей речью история с мужчинами не закончена. Только промежуточный подытог. А значит продолжение еще следует. И нужно будет говорить, решать. Самой. А не прятать голову в песок, как она делала всегда, перекладывая всю ответственность на плечи других. Жизнь взаперти накладывала определенную тень на мышление. Девушка не вспоминала о похищении и пытках, которым подверглась. Об операции и колоссальном стрессе, пронизанном болью и паническим ужасом. Потому что это было в прошлом. Ей удалось оставить всё это там, где-то далеко за мысленной чертой, которую она смогла провести, благодаря вмешательству квалифицированных врачей. Теперь же будущее. От него нельзя отгородиться. Спрятаться. Завтрашний день неизбежно наступит, чтобы ты не делал. И вывод только один. Нужно жить. В то утро, она последний раз поговорила об этом с Ириной Валерьевной. Осмотрела комнату, в которой провела эти долгие месяцы. И, наконец, попрощалась. Перед выходом за ворота, глубоко вздохнула, стараясь набрать в легкие, как можно больше воздуха. Так будто собиралась погружаться под воду. И сделала этот самый тяжелый шаг на свободу. И здесь было такое же яркое солнце. И птицы пели также. И шелест листвы. Невольно прищурилась. Метрах в десяти стояла темная машина. Громов вылез из нее, и положив локти на дверцу и крышу, молча наблюдал за только что освобожденной. Он улыбался. Невольно. И был рад видеть её. Хотя она просила никому не сообщать об этом. Но врач знала, что шутки с подобного рода людьми, могут дорого стоить. Поэтому не раздумывая, уведомила Милу. Та, в свою очередь, попросила Громова встретить. Анна подошла ближе. Мужских глаз не было видно из-под темных солнцезащитных очков. Он был не в дорогом костюме, как обычно. А в легких брюках и футболке. По-прежнему непробиваемый, огромный и надежный, как скала. Не могла не улыбнуться.

— Можно я скажу? — Раздался его низкий голос. Она кивнула, стараясь сдерживать улыбку. — Ну, и балбесина же ты!!!

Аня громко с удовольствием рассмеялась, и на душе вдруг стало так удивительно тепло. Она предчувствовала, что он скажет что-то подобное.

— Это мне вместо «здрасьте»!

Громов подошел к ней, и поцеловал в щеку, после чего сгреб в свои объятия. Она прижалась к нему, испытывая такую волну счастья, что захотелось разрыдаться, но слез уже давно не было. Ехали в город. За окном лето. Настоящее. Жаркое.

— Ты определилась со своей жизнью? Куда тебя отвезти?

Она взглянула на него исподлобья.

— Думаю, на вокзал.

— Куда поедешь? Домой?

— Не знаю. Может и туда. А если честно, желание взять билет на ближайший, не важно куда. И начать жить заново. Не важно где. Просто заново. С чистого листа.

— Не обижайся. Но это глупо. Сама говоришь, не важно, где… тогда почему не здесь? Зачем уезжать? Просто начни заново.

Аня отвернулась. Молчание было недолгим.

— Боюсь. Я просто боюсь. Что всё пойдет по второму кругу.

— Если сама позволишь, то пойдёт. А если нет, то нет… тебе решать! И только тебе. Что-то раньше ты не задумывалась о том, как это все пойдет! Хотя, я тебя-зараза, предупреждал! Хорошо, что жива осталась!

Не мог не поддеть ее мужчина, хотя и сам себя корил за это.

— Захар Петрович… и без того тошно…

Она вновь отвернулась к окну. И сползла по сиденью вниз. Поджала губы. Ей не хотелось этого разговора, хотя и без него нельзя было обойтись. Громов взглянул на неё. И ему стало стыдно за эти упреки из прошлого. Взгляд его скользнул по круглым шрамам на кистях. По тонкому, едва заметному шраму на ее виске, спускающемся вниз к щеке. И в грудине больно прострелило воспоминаниями. Он сжал ее руку.

— Прости, прости меня. Я не должен. Посмотри на меня. Ну.

И она посмотрела ему в глаза, улыбнувшись.

— Я не злюсь. Вы правы. Во всем. Поэтому и хочу уехать…

— Отъезд ничего не изменит, неужели ты этого не понимаешь… сбежишь от них двоих… начнешь заново. Но в твоей жизни неизбежно появятся другие. И снова чувства. И опять придётся выбирать, решать. Это жизнь. Это часть жизни. От себя нельзя убежать! От них можно. От себя нет! И что-то мне подсказывает, что, даже уехав, ты не сможешь отпустить эту ситуацию… Потому что любишь…

Мужчина озвучил то, что она старательно пыталась закопать в дебри своей души. И чужими устами это звучало так естественно и просто. И она была безмерно благодарна ему за то, что он был рядом с ней сейчас. За то, что всегда говорил то, что думал. И за то, что всегда помогал. Это так важно, чтобы рядом был кто-то, кто не боялся открыто говорить, не лукавить, и поддерживать в любой ситуации. Они подъезжали к родным просторам.

— Давай-ка ты поживешь, у меня на даче. Пока. Разберешься в себе. Хотя, мне кажется, у тебя для этого было достаточно времени. Если решишь уехать, держать и уговаривать больше не стану. Отвезу, куда скажешь. Договорились?

— Это неудобно… Захар Петрович! Что ж я к Вам на шею сяду?.. нет, я даже не хочу. Неудобно это. Злоупотребление Вашей добротой. Я не могу так…

— Ох, ну, что за дура, мне досталась! За какие такие грехи! — Шутливо проворчал он. — Я тебя приглашаю погостить у меня на даче. Слышишь, погостить. А не переехать ко мне! Разницу улавливаешь? Хотя, если ты хочешь переехать ко мне… — Задумчиво протянул он. — Это нам придётся сожительствовать… Делить кров, еду, быт… секс и всё такое… Я-то совершенно свободный старый холостяк, в принципе готов! Но вот, думаю, тебе еще пока рановато!

Анна закатила глаза. А он раскатисто рассмеялся. Да так заразительно, что она его поддержала.

— Так-то лучше. Погостишь, сколько считаешь нужным. Как решишься, я как обещал, мешать не стану. Отвезу в любую точку мира. Ну, а на кусок хлеба с чаем для гостьи, я уж точно заработал.

Она улыбнулась. Но всё равно чувствовала себя крайне неловко. Таким образом девушка поменяла вынужденную изоляцию на добровольную самоизоляцию. Дача Громова восхитила ее еще в первый раз. Теперь же она была счастлива здесь каждой клеточкой своего тела. Она просыпалась. Вдыхала воздух полной грудью. Открыто. Не боясь. Много думала. Много читала. Это время действительно шло ей на пользу. Это было что-то вроде завершающего этапа реабилитации. Захар приезжал раз в полторы недели. Уважал и не нарушал одиночество гостьи. Привозил продукты, и прочее необходимое. Он видел ее перемены. Внутренние и внешние. Не злоупотреблял встречами и уезжал достаточно быстро. Ему нравилось понимать, ощущать, что он сделал все правильно. Это давало ему крылья. Он прикипел к ней душой, несмотря ни на что. Как не старался он оградить себя от ее удивительных чар. Но не смог. Она стала для него близким, родным человечком. Важным в его устоявшейся жизни. Он не допустил лишь, чтобы эти тёплые, дружеские чувства переросли в нечто большее. Иногда он ловил себя на мысли, что при других обстоятельствах, он не отказался бы от этого романа. И тут же старался гнать эти мысли прочь из своей головы, как что-то постыдное и низкое.

Время шло. Дни перетекали в недели. Размеренно и медленно. В один из новых дней Анна вдруг сама осознала, что готова… в ней словно что-то созрело. Сознание или осознание. Это было так неожиданно. И в то же время странно. Изменилось всё. В одночасье. Она вдруг стала смотреть на всё иначе. Широко открытыми глазами. Другими глазами. Ей не хотелось больше бежать. Тем более прятаться. А самое главное, не хотелось больше уместить всё, абсолютно всё, за той чертой прошлого. Так старательно она пыталась упрятать свою жизнь туда. В прошлое. В серый и мрачный ящик, опутанный болью, страхом и страданиями. И только теперь поняла, что это ей оказалось не нужно. Поняла и почему, никак не могла избавиться от этого багажа, считая его балластом. Спустя столько времени. Но лучше поздно, чем никогда… Она была готова. Хотя нет… Не так. Она хотела жить дальше. Видеть мир. Смотреть на него. И чувствовать. Чувствовать всё. Это было единение с собой. Со своей душой. В ней открылось то второе дыхание, которое всегда как нельзя кстати.