Доверься мне (ЛП) - Сквайерс Мэган

Но сделала, как велели.

И тогда обнаружила это.

Рядом с изгибом его позвоночника. Сначала я нащупала неглубокую впадину, небольшую по размеру, но достаточно явную, чтобы я могла почувствовать её под кончиком пальца. Вокруг неё шла бугристая полоска почти сморщившейся кожи длиной в пару сантиметров.

— Я выигрывал каждый день, что проживал.

Боже мой.

Такого я не ожидала.

— У тебя рак? — Задавая этот вопрос, я чувствовала себя идиоткой, но не знала, что ещё это могло означать. Не похоже на то, что он делился со мной ни о чём не говорящим шрамом, который он получил от ветрянки или из — за того, что упал со скейтборда в детстве. Для этого момент казался слишком напряжённым, а шрам имел глубокое значение на уровне чувств.

— Нет, сейчас нет.

Лео обернулся ко мне лицом.

— Но он у тебя был.

Он кивнул.

— Да.

— Когда?

Я убрала пальцы с его спины и вместо этого переплела их с его ладонью. Наши руки лежали на его бедре, ткань его брюк вызывала зуд на тыльной стороне моей ладони. Я крепко сжала его пальцы, настолько, что чувствовала, как по ним пульсирует кровь. Часть меня находилась тут, в настоящем, а часть где — то витала. Я не могла сосредоточиться на его словах, поэтому нужно было держаться за него, чтобы не потерять связь с действительностью.

— Тогда же, когда и у неё, — он улыбнулся. Напрасно он улыбался. Ему следовало грустить. Я вот необыкновенно опечалилась и даже подумать не могла о том, чтобы улыбнуться. — И ещё раз в двадцать лет.

— Мне так жаль. — Я плакала? Поднеся тыльную сторону ладони к глазам, я стёрла непрошеные слезы, которые угрожали сорваться.

— Ты так говоришь, как будто имеешь к этому какое — то отношение, Джули.

Я мгновенно узнала эти слова. То же самое он произнёс в примерочной в тот день, когда я облила его кофе. Когда я сказала, что сожалею о смерти его мамы.

— Я говорю, что мне жаль, потому что ничего не могла с этим поделать. — Я держалась за его руку словно цеплялась за что — то изо всех сил. Так и было. Я цеплялась за Лео. — Я сожалею, что хоть каким — то образом не была с тобой.

— Однако ты не знаешь, какого это. — Лео поднёс руку к моей щеке. В тот момент его лицо выражало бесконечное количество слов, которые не являлось возможным когда — либо сформулировать, но они были настолько мощными, что преодолевали преграды сквозь пространство и время. От ослепительного блеска, охватившего его взгляд, у меня замерло сердце. Он терял свою целостность. Осколки его прежнего «я» оказались выставлены напоказ, чтобы я собрала их воедино и забрала себе. — Иногда заботиться о ком — то тяжелее, чем самому быть больным.

Мои мысли вернулись к ночи в отделении скорой помощи с Йеном и Джошуа и тому выражению явной паники, которое читалось на лице Йена. Я понимала, о чём речь, хотя, само собой разумеется, в меньшем масштабе. Ужасно быть тем, кто заботится и в то же время понимает, что отвечает за здоровье другого человека.

И тяжело быть пятнадцатилетним.

И ухаживать за умирающей матерью.

А потом остаться без того, кто заботился бы о тебе.

Я почувствовала, как разбилось моё собственное сердце, как оно раскололось надвое.

Он искренне пытался показать свое несовершенство, но я его не видела. Шрамы, к которым я прикоснулась? Это не изъяны или слабые места. Это сколы в его внешности, но они не делали его менее цельным в моих глазах. Они лишь дополняли его, позволяли глубже заглянуть, чтобы увидеть больше, чем, казалось бы, идеальный фасад, который демонстрировался остальным.

Они делали его человечным. Делали его моим.

— Ты сказала, что меня тяжело узнать получше. — Аквамариновый взгляд Лео встретился с моим. Знаю, что это из дешёвой песни о любви из 80–ых, но клянусь, смотря в них, я видела вечность. Может, не вечность. А прошлое. Я видела, что превратило его в человека, которым он являлся в тот самый момент, человека, который находился передо мной. — Я столкнулся с тем, что люди не хотят знать о трудностях. Это слишком много.

Внезапно я поняла.

— Для неё это стало чересчур.

Он болел подростком. И он снова заболел в двадцать, когда София изменила ему.

— Я не виню её, Джули. Такое тяжело взвалить на себя. Лечение, анализы, результаты и диагнозы. Трудно вести жизнь, когда ты ждешь, что кто — то станет достаточно здоровым, чтобы строить её с тобой. Я бы никогда не стал просить кого — то ждать меня.

— Ты делал это для мамы.

Его плечи поникли. В комнате было холодно. Я приподняла край одеяла и накинула его так, чтобы оно укрыло меня, как шаль. Лео помог поправить его.

— Конечно. Она была моей мамой.

— А она — твоей невестой, — возразила я, но прозвучало как — то неубедительно. — Когда она приползла обратно… Ты ведь выздоровел к тому моменту?

— Да, и с тех пор без рецидивов. — Лео выдохнул так сильно, что у меня приподнялась чёлка. — Прости, Джули. Я поделился слишком многим. Кажется, что мы должны напиться или сделать что — то в этом роде, чтобы снять напряжение.

Хотя я и не возражала против открытия бутылки, не думала, что это чересчур. Наоборот, в самый раз.

— Я бы предпочла говорить об этом, чем о сурикатах и леммингах, Лео. — От замешательства у него снова вступили морщинки в уголках глаз. — Я сказала, что хочу узнать тебя. А это немалая часть твоей жизни.

— Ну, если ты посмотришь на шрамы, то увидишь, что они не такие уж большие. По крайней мере, на первый взгляд.

Я их не видела, но чувствовала, и этого оказалось достаточно, чтобы я поняла, что это — не пустяк, хотя он хотел отмахнуться. Рак — это громкое слово. Если оно будет произнесено в кабинете врача, то навсегда изменит вашу жизнь. От него не убежать, наоборот, оно привязывается к вам, как будто становится частью вашего имени. Это больше, чем диагноз. Рак оставляет как физический, так и эмоциональный отпечаток.

— Какая у тебя была стадия?

— В первый раз первая. Во второй третья.

Я понятия не имела, что это значит. Должно быть, выражение моего лица выдало меня, потому что он добавил:

— Во второй раз он дал метастаз в лимфоузле. — Он поднял руку и показал на место под плечом, рядом с подмышкой. — Лишь в одном, прямо здесь. Они вырезали опухоль.

— А что насчет твоей мамы? У неё был тот же тип?

Иногда рак передавался по наследству, это всё, что я знала. Объектом моего внимания всегда являлся Лео и наследуемая им семейная винодельня, и мне никогда не приходило в голову, что ему может достаться что — то ещё, что — то настолько ужасно трагичное.

Он кивнул.

— Это называется наследственная злокачественная меланома. — Я невольно вздрогнула, потому что эти три слова, произнесённые вместе, звучали как ругательство. Лео плотнее укутал меня одеялом. — Как — то летом на пляже, найдя у Джио пятно, мама стала чрезмерно подозрительной и на следующей неделе заставила нас всех четверых удалить всё «подозрительное» на вид. — Говоря подозрительное, он изобразил воздушные кавычки, словно чувствовал зло за этим словом. Но именно так всё и было. — Мы с ней — единственные, у кого оказались положительные результаты теста.

— Получается, она в один и тот же день не только узнала, что у неё рак, но что и у её старшего сына тоже? Это чересчур.

— Да.

Я больше ничего не добавила.

Бросилась к нему и обхватила его за талию руками, вероятно, больше для того, чтобы успокоить себя, чем его. Ответив взаимностью, Лео позволил просто обнимать его, без слов. Моя невысказанная печаль пульсировала во мне, и я знала, что Лео мог чувствовать её. Я надеялась, что он мог, потому что это единственное, чем я могла поделиться на тот момент. Я разучилась говорить. Думать. Или как делать что — то ещё, кроме того, как с любовью держать его в объятьях. Это должно было сработать.

— Джули. — Его губы опустились к моим и полностью накрыли их. Страстно. Обнадеживающе. Отстранившись, он произнес. — Я хочу, чтобы ты знала, что я влюбляюсь в тебя.