Элизабет Адлер - Достояние леди
Через несколько дней отец заболел. Зев хорошо помнил, как этот некогда веселый и жизнерадостный человек тихо лежал на той самой голубой скатерти, в которую мать заворачивала свои бесценные подсвечники. Его лицо было искажено гримасой страдания. Болезнь называлась странным и непонятным словом – «дизентерия». Это страшное слово было на устах у всех пассажиров. Вскоре в трюме появилось еще несколько больных. Никто уже не следил за чистотой и порядком. Все ждали смерти.
Первой скончалась мать. Зев видел, как вдруг исчезло с ее лица выражение страдания, появилась умиротворенность. Сначала мальчик обрадовался, что матери стало лучше, он взял ее за руку и тут почувствовал, что она начинает остывать и коченеть.
– Мама умерла! – в ужасе закричал Зев, но никто из окружающих не обратил внимания на этот вопль. В трюме корабля было так много умерших – чьих-то отцов, матерей, детей.
Отец скончался несколько часов спустя. Зев покрыл тела родителей той самой синей скатертью, все время разговаривая с ними, как будто они были живые. Но через некоторое время его нервы не выдержали: он зарыдал и в изнеможении бросился на пол трюма.
На следующий день рано утром люк, ведущий в трюм, раскрылся, и в проеме показалась голова капитана. Он приказал всем оставшимся в живых пассажирам подняться на палубу. Зев задрожал от страха – он остался совсем один и не знал даже толком, куда они плывут. Но капитан решительным тоном повторил свой приказ. Зев в последний раз поцеловал мать и отца, засунул в карманы серебряные подсвечники и стал подниматься вверх по трапу вслед за остальными пассажирами.
В лицо ему подул свежий морской бриз. Зев осмотрелся и увидел, что корабль плывет по широкой реке, по берегам которой стоят высокие серые здания. Ни разу в жизни не доводилось Зеву видеть такие высокие дома. Что дальше? Мальчик наблюдал, что будет с его спутниками. Матросы грубо подталкивали их к трапу с корабля. На берегу эмигрантов встречали мрачные, неприветливые люди в фуражках. Они напоминали Зеву русских городовых. С дрожью в коленках мальчик подошел к этим людям, и они повели его в какое-то темное, душное помещение… Там собралось уже немало народу. Зев слушал, что они отвечают на вопросы пограничников, прекрасно понимая, что ему нечего сказать. У него больше не было родителей, никто не мог поручиться за него, в кармане его не было ни гроша. У него вообще ничего не было. Конечно, они не пустят его в эту страну – отправят обратно, на корабль, на верную смерть…
К пограничнику, сидевшему за столом, подошла большая еврейская семья. Сколько у них было детей? Пять? Л может, семь? Малыши кричали, дрались, постоянно дергали за юбку уставшую мать.
– Если у вас нет здесь родственников, – проговорил пограничник, глядя на отца семейства, – мы будем вынуждены отправить вас на остров Эллис, а потом – выслать из страны.
Зев замер, ожидая, что ответит этот человек.
– У нас есть родственники, – важно произнес отец семейства. – Вот документы.
Судя по всему, у офицера не было никакого желания внимательно изучать эти бумаги – ему вообще было довольно противно разговаривать с этими грязными, давно не мытыми людьми. Он пробежал глазами документы и вернул владельцу. Зеву не составило большого труда проскользнуть мимо пограничного поста, пристроившись к большой семье – кому охота считать чумазых ребятишек?
В зале морского порта было много народу: одни плакали, другие смеялись. Кто-то встречал вновь прибывших… Но Зева никто не ждал в этом городе. Никто даже не обратил внимания на семилетнего мальчика, опрометью бежавшего через огромный зал, испуганно оглядывавшегося, нет ли погони. Вдруг пограничники заметили свою ошибку? Вдруг его вернут обратно на этот страшный корабль, унесший жизни матери и отца? Он выбежал на улицу и остановился в нерешительности. Все было незнакомо в этом городе: большие, мрачные дома, странные звуки, странные запахи. Потом он посмотрел вниз, на свои ноги, обутые в новые кожаные ботинки – подарок дядюшки из того большого русского города. Кажется, только в этот момент он понял, что произошло: он стоял на американской земле.
Обычно в этот миг Зев с силой захлопывал крышку пианино, вставал с табурета и начинал ходить взад и вперед по комнате. Ему не хотелось вспоминать, что было дальше. А что, собственно, было? Семилетний сирота, сын еврейских родителей, бежавших из царской России, оказался в незнакомой стране. Он не понимал даже, о чем говорят люди на улицах. Как бы то ни было, Зев гнал от себя воспоминания, хватал в руки первую попавшуюся книгу и начинал судорожно листать страницы. Он погружался в историю чьей-нибудь жизни, и это помогало хотя бы на время забыть свою собственную.
Со своими клиентами Зев Абрамски был всегда вежлив и внимателен. Вся округа знала его как честного и порядочного человека. Естественно, как и все другие ростовщики, он старался оценить принесенную под залог вещь как можно ниже, но, в отличие от своих коллег, брал совсем небольшие проценты и никогда не торопил клиентов с возвратом денег. Часто пятидневный срок растягивался на несколько недель и даже месяцев, а Зев все терпел и терпел, надеясь, что залезший в долги бедняк найдет-таки необходимые деньги, чтобы выкупить сданную под залог вещь. Ведь часто эти вещи были единственным воспоминанием о какой-то другой жизни, возможно даже, о других странах, о родителях, о братьях и сестрах. Зев слишком хорошо понимал, что значит для человека расстаться с такой реликвией… Зев Абрамски редко улыбался, но жители окрестных улиц доверяли этому человеку. Они твердо знали: на молодого еврейского ростовщика из ломбарда на углу Орчард– и Ривингтон-стрит можно положиться.
Сидя за своей медной решеткой, Зев Абрамски наблюдал в окно, что происходит в мире. Он знал всех в этом квартале – уличных торговцев, сборщиков налогов, добропорядочных домохозяек и распутниц, отца Фини и рабби Файнштейна. Он знал, чьи дети играют в мяч под его окнами, у кого из клиентов есть работа, а кто ее недавно потерял, знал, какие отношения царят в той или иной семье – какие жены изменяют мужьям, какие мужья гуляют на стороне… Он давно уже обратил внимание на симпатичную худенькую девушку с ярко-каштановыми волосами, часто проходившую мимо его ломбарда. Иногда она вела за руку очаровательную белокурую девчушку лет четырех, и тогда перед ними всегда бежал большущий лохматый пес, как бы расчищая дорогу для знатных дам. В этой девушке было что-то особенное, какое-то необычное для этих мест благородство, какая-то редкая невинность и чистота. Зев всегда провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрывалась за поворотом. В этот вечер, всего каким-нибудь часом раньше, эта девушка уже останавливалась возле витрины ломбарда. И вот раздался звонок.
