Владимир Лорченков - Свингующие пары
После, – на полчаса, час, – в доме воцарялась торжественная тишина.
Звуки города доносились лишь издали.
О морозах мы могли судить по наледи, каждое утро появлявшейся на крыше. Тогда я обувал сапоги на меху, и, – отважный, разгоряченный после ванной, иногда просто в халате на голое тело, – сбивал лед ножом. На крышу постоянно прилетали синицы, и я даже сходил на рынок, купил для них килограммовый кусок сала, срезанный с трупа какого-то несчастного кабана. Алиса хотела засолить этот твердый жир, но мы вычитали где-то, что синицы от соли гибнут. И просто нарезали сало мелкими полосками, после чего повесили его на крыше – пришпилили булавками. Диего восторгался, глядя на это, и говорил, что наш дом теперь напоминает крыши хижин индейцев на его родине, где несчастные дикари сушат и вялят мясо, проветривают кожи, распяливают – на колышках под солнцем – туши выловленных в реках рыб… Я соглашался.
Мне казалось, что в ту зиму мы нашли гармонию с природой.
И, как это всегда бывает, она ласково ответила нам: равновесие воцарилось и в наших с Алисой отношениях. Гармония прилетела к нам на крышу, поклевать мерзлого сала. По утрам я писал час-два, при непривычно спокойном, – и относительно уважительном, – равнодушии Алисы, заносившей мне на террасу кофе. Она в это время принимала ванну и читала. После мы завтракали, я закапывал глаза какими-то удивительными каплями, после которых и моргать-то не нужно. Мы изредка гуляли, а если на крыше было слишком много льда, я, – приняв ванну, – брал сапоги и шел сбивать лед, чем веселил Алису. Я даже одну люстру повесил, и поменял в ванной вентилятор. Чудные дела творились той зимой. Обед мы готовили вместе: вернее, это делал я, а Алиса сидела на барном стуле, подобрав под себя ноги, спрятав их под гигантским – мои вещи были в два раза больше ее, – свитером, и болтала со мной. Я успокоился и она успокоилась, – не совсем, но уже чуть-чуть, – и взгляд моей жены потерял тревожность. Мы разговаривали, много разговаривали, в ту зиму. И разговоры наши потеряли не остроту, но горечь, будившую изжогу.
Как ты думаешь, это на нас так вечера подействовали, сказала она.
В какой-то мере, как считают психологи… осторожно начал я.
Да оставь ты, бога ради, сраных психологов, сказала мне прежняя Алиса.
Как ты думаешь, это на нас так вечера подействовали, сказала она.
Смотря что ты имеешь в виду, сказал я.
Ты прекрасно понимаешь, что я имела в виду, сказала она.
Конечно, но ты отучила меня от того, чтобы я брал слово, раскрыл карты я.
Бедненький, тяжело, должно быть, тебе со мной приходится, сказала она.
Не тяжелее, чем тебе со мной, сказал я, и, конечно, допустил ошибку.
Допустить слабину в разговорах с Алисой значило повернуться спиной на рыцарском турнире, когда сигнал к отбою еще не подан. Она была настоящим человеком Средневековья, настоящим монахом, настоящим воином.
Проще говоря, она была настоящей.
В отличие от меня, перевертыша, – человека эпохи постмодернизма, как я любил называть себя в немногочисленных интервью, – она была вся стопроцентная, искренняя и неподдельная. И, если уж рубила, то рубила. Напомнив Алисе о преимуществах ее положения, я рассчитывал на снисхождение, а получал удар кинжалом между пластинами панциря. Она не прощала. С чего бы, если ты подставлялся.
Верно, солнце, сказала она, и ее губы слегка, – но очень заметно для меня, – подобрались.
А раз так, то нечего и расшаркиваться, сказала она.
Чудесно, передай мне тогда, пожалуйста, перец, сказал я.
Не думаешь ли ты, что увильнул, сказала она, улыбаясь.
Думаю, это действительно так, сказал я.
Она задумчиво кивнула. Разумеется, я имел в виду не то, что увильнул. Ведь я и не увильнул. Я отвечал на вопрос, изначально заданный – помогли ли нам свинг-вечера. Алиса высунула из-под свитера стопы, и пошевелила пальцами. Большие были чуть искривлены, из-за обуви. Но мне все равно нравились ее ноги. Отблеск морозного солнца, – отраженного снежным покровом парка, – мелькнул «зайчиком» на выбритых до лоска голенях. Стали видны под свитером силуэты ляжек. Я почувствовал прилив желания. Готовить, это так сексуально, одними глазами сказала насмешливо Алиса.
Готовить, это так сексуально, сказал я.
Не сексуальнее, чем шариться по вечеринкам свингеров, сказала она.
Несмотря ни на что, это вернуло некую гармонию в нашу жизнь, сказал я.
Я имела в виду совсем другие вечера, сказала она.
На минуту в углу кухни показались силуэты Диего и Лиды. Нахальный латиноамериканец пялился на задницу моей жены, Лида смотрела в угол задумчиво, по ее лицу можно было предположить, что она высчитывает время приготовления свежей фасоли в пароварке, готовая в любое время подать нож… или соль… или приправы. В отличие от Алисы, она любила помогать мне на кухне. Мы четко разделили роли, и работали слаженно, как любительский театр, добившийся большого успеха в постановке одной пьесы. Заучивший текст назубок. Я готовил, Алиса сидела на барном стуле, Диего валялся у нее в ногах и смеялся невпопад, – лениво поглядывая под свитер, на мелькавшие трусики, – а Лида стояла чуть поодаль, – но все-таки чуть поодаль от меня, не от них, – и о чем-то думала, вступая в беседу невпопад. Тем не менее, я любил, когда мы все собирались. И остальные тоже любили. Я понял вдруг, что эти вечера стали не просто ритуалом для нас, а чем-то крайне необходимым. Остается надеяться, что Лида и Диего испытывают примерно то же, в противном случае нам будет обиднее расставаться с ними. А это означало проигрыш: то, что приводило Алису в неистовство.
Пожалуй, и это тоже, сказал я.
Но, сдается мне, одно без другого немыслимо, сказал я.
Если бы не было вечеринок в их доме, мы бы тут перетрахались, сказал я, глядя на Алису внимательно, но тайком, – с деланным равнодушием, – как ученик, выучивший на урок назубок, и с показным спокойствием отвечающий у доски. Все было так: Алиса довольно кивнула, я действительно шпарил, как по учебнику.
А это бы не то, чтобы испортило, просто сказал я.
Просто все стало бы совсем не так, сказала Алиса
Верно, кивнул я, обвязал пучок зелени нитками, и бросил его в кипящую кастрюлю. На ужин у нас сегодня был харчо. Простая, крестьянская пища, так необходимая ослабленному организму изнеженного свингера в эту ужасную русскую зиму, услышал я издевательски-жалобный голос Диего, и невольно усмехнулся. Алиса поняла меня правильно.
