Эйлет Уолдман - Любовь и прочие обстоятельства
Когда мама укрывает меня одеялом, я вздыхаю:
— По-моему, у меня еще не было такого приятного вечера с тех пор, как умерла Изабель.
Мама целует меня в лоб.
— Детка, если ты пришлешь мне ее фотографию, я буду очень рада.
Я сворачиваюсь под теплым одеялом и упираюсь пальцами ног в матрас. Чтобы отвлечь маму от разговоров о фотографии, которую я пока не могу ей дать, рассказываю о Марше памяти.
— Минди попросила меня пойти с ней, а потом забеременела.
— Хм… — Мама отводит волосы с моего лица.
— Я так рада, что мне не придется туда идти.
— Правда?
— Просто глупо. Ходить по парку в сумерках вместе с другими людьми, у которых умерли дети. Это нелепо.
— Почему, Эмилия? Тебе не кажется, что это приятно — быть в обществе людей, которые понимают твои страдания?
— Групповые тренинги никому не помогают.
— Но это не групповой тренинг. Ты просто будешь гулять в парке с другими женщинами. Своего рода память об Изабель. По-моему, хорошая идея.
Я закрываю глаза. Наверное, мама знает, что, невзирая на мой напускной цинизм, идея мне тоже нравится. Гулять по парку вместе с людьми, которым не нужны ни объяснения, ни извинения. С женщинами, которые опустошены точно так же. Идти по холодному парку, под темным зимним небом, под ветвями на фоне серых облаков. Называть имя Изабель среди прочих имен. Это действительно приятно. Это может помочь.
— Если я решу туда пойти, ты составишь мне компанию?
— А бабушкам тоже можно?
— Думаю, всякий может прийти.
— Я охотно пойду с тобой. Это честь для меня.
— Если я все-таки решусь.
— Да. Если ты решишься.
Глава 20
Утром я звоню Джеку на мобильник. Они с Уильямом идут по Восемьдесят первой улице к Амстердам-авеню. Они собираются встретиться за ленчем в «Сарабет» со Скоттом и Айви. Это друзья Каролины и Джека. Когда мы попытались наладить с ними контакт, получилось черт знает что. За ужином Айви минимум десять раз заставила меня повторить мой возраст. Спросила, в каком году я окончила школу, когда поступила в Гарвард, голосовала ли за первого президента Буша, смотрела ли первый сезон «Лаверн и Ширли». Айви и Скотт обменивались многозначительными взглядами в ответ на слова, которые казались мне абсолютно невинными. Стоило кому-либо из них упомянуть Каролину, как оба принимались извиняться. После этого Джек несколько раз играл со Скоттом в сквош и однажды катался с ним на лыжах. Еще, наверное, они виделись за ленчем. Сомневаюсь, что Джек водил Уильяма к ним в гости, хотя, наверное, мальчик частенько у них бывает вместе с Каролиной. Теперь, когда я уехала к маме, Джек и Уильям ухватились за возможность повидаться с Айви и Скоттом.
— Я поживу в Нью-Джерси пару дней, — говорю я.
— Пару дней? — переспрашивает Джек.
— Ну да.
— У тебя же с собой никакой одежды.
Это не так. В комоде я нашла кое-какое белье. Пускай всего лишь старые трусики, которые видны из-под джинсов с низкой талией, но они мои. Или были моими в старшей школе. Еще я надела свитер с эмблемой Гарвардской женской ассоциации юристов, который некогда подарила отцу. Когда поутру обнаружила его в шкафу, то сказала маме:
— Поверить не могу, что папа его оставил. Это же мой подарок.
Мама, пытаясь найти оправдание отцу, пробормотала, что он чересчур поправился. Учась в колледже, я в шутку посылала отцу откровенно феминистские футболки и свитера. Он храбро носил футболку с изображением горной вершины и надписью «Аннапурна: место для женщины» или «Амхерст: я лесбиянка и горжусь этим». Единственный подарок, который он отверг, — майка, приобретенная в Вашингтоне на марше протеста против запрещения абортов. Я спорила, но отец отказывался даже бегать в парке с надписью «Руки прочь, Буш!» на груди.
Мы с мамой отчего-то забыли собрать эти футболки, когда она выгнала отца. Вернувшись за вещами, он не удосужился их взять и оставил в нижнем ящике комода. Теперь там лежит старая мамина одежда.
Я объясняю Джеку:
— У меня здесь есть кое-какие вещи. Я себе что-нибудь найду.
Я жду, что он извинится за ссору. Наверное, Джек тоже ждет извинений, потому что молчит.
— Ладно, мне пора, — говорю я. — Увидимся.
— Возвращайся, Эмилия.
— Конечно. Я никуда не пропала. Я всего лишь в Глен-Рок, у мамы.
— Возвращайся.
— Обязательно.
Мы с мамой проводим день в магазинах. Отправляемся в «Лорд и Тэйлор», и я убеждаю ее не покупать еще один ярко-синий кардиган — или по крайней мере взять кашемировый вместо шерстяного. Мама намекает, что я живу не по средствам, но, увидев, как я расстроилась, тянется к кашемировому кардигану. Я не позволяю. Говорю, что он ей не идет, он ее толстит. А потом сама покупаю маме эту вещь.
Вечером мы едем в кино, в соседний городок. Мама вполголоса называет обитателей этого городка — «яппи»[11]. Она всегда подхватывает подобные словечки лет через десять после того, как они выйдут из моды. Мы сидим в машине, когда она это говорит, и я замечаю, что вовсе не нужно шептать. Даже клянусь, что никто ее не услышит. Мама извиняется, и мне становится так стыдно, что я тут же принимаюсь критиковать ее манеру парковаться в ряд.
— Просто загони машину вон туда, — говорю я. — Или дай мне. Остановись и пусти меня на свое место.
Мама умалчивает о том, что я ужасный водитель, хуже, чем она сама. И не напоминает, что я дважды провалила тест на вождение — в том числе потому, что не смогла припарковаться в ряд, — и что я четырежды попадала в аварию, начиная от легкого столкновения на парковке у дома и заканчивая крупной неприятностью на Четвертом шоссе. Причем последнее случилось не по моей вине. Парень, с которым я столкнулась, был пьян, и просто чудо, что никто не пострадал. Полицейский, позвонивший моим родителям рассказать о случившемся и заверить, что я в порядке, попутно намекнул отцу, чтобы он научил меня водить автомобиль внимательно. И заодно — владеть собой в гневе.
Мама останавливается и уже готова уступить мне водительское кресло, но вдруг место освобождается, и она загоняет туда машину.
Мы покупаем попкорн, печенье и огромную диетическую колу. Фильм — романтическая комедия, и я настолько подавлена, что хочется кричать. Я выбрала этот фильм, потому что в нем наверняка не может быть детей, актеры слишком юны для того, чтобы играть родителей, но в двух рядах позади нас сидит парочка с грудным ребенком. Меня так и подмывало спросить у них, приемлемо ли навязывать ревущего негодника прочим зрителям, которые ищут в кино спасения от реального мира и, несомненно, заплатили няне, чтобы та присмотрела за их собственными детьми? Но младенец, как ни удивительно, тихий, и если бы я не обернулась посмотреть, полон ли зал, то вообще не заметила бы его. Он ни разу не пикнул. Я произвожу куда больше шума, потому что ерзаю и сморкаюсь.
