Вера Колочкова - Трава под снегом
– Нет. Не знала. Я еще удивилась, когда визитку увидела, – однофамилец…
– Нет. Не однофамилец. Это мой, мой сынище… Классный мужик, правда?
– В… каком смысле?
– Да в любом! Во всех смыслах классный! И баба ему такая же классная нужна. Понимаешь?
– Нет… Не понимаю… Вернее, я понимаю, конечно, что вы этим хотите сказать… Только…
– Ладно, давай напрямую, милая. Чего это мы все вокруг да около предмета вертимся? В общем, я хочу, чтобы ты поступила вполне благора зумно и скромно отошла в сторонку. Подальше от моего сына. Как ты это сделаешь, я не знаю. Пофантазируй, посочиняй чего-нибудь по-своему, по-женски…
– Я… Я не смогу, наверное. Я люблю его. Очень люблю.
Командор посмотрел на Лесю так, будто она сотворила что-то совсем уж неприличное, будто ждал, что она сейчас непременно должна сконфузиться, подскочить с места и начать яростно извиняться. Потом вздохнул, усмехнулся грустно, заговорил прежним обидным, немного сюсюкающим голосом:
– Так это и дураку понятно, милая, что ты его любишь… Чего тебе его не любить-то? Сильный, молодой, при деньгах… Я ж тебе не о самой любви толкую, а о разумных пропорциях социума… Впрочем, ты этих премудростей не поймешь. Не пара он тебе, одним словом. Не па-ра! Так тебе понятнее?
– Ну да… Не пара, конечно, – тихо прошелестела Леся, не поднимая головы и внимательно рассматривая носки его дорогих ботинок. – И Хрусталевым я была не пара, и сыну вашему не пара… Это вы, что ли, определяете, кому я пара, а кому нет?
– Да ничего я не определяю. Я говорю, что сына моего ты все равно не получишь. И не мечтай даже. И не пробуй со мной ссориться. Я, когда злой, очень жестоким бываю. Раздавить могу.
Странно, но колкий прежний страх вдруг оставил ее. Тело дрогнуло, обмякло под навалившимся равнодушием, и страстно захотелось одного – чтобы стоящий перед ней человек исчез, растворился, ушел, не стоял над ней каменной давящей снежной глыбой. Наверное, не успевшая осенью умереть и занесенная снегом трава так себя в сильные морозы и чувствует. Терпит неодолимую природную тяжесть на последнем страхе, похожем на равнодушие. Пусть, мол, что будет, то и будет. И умереть страшно, и жить больше так нельзя. Хочется подняться, проткнуть зеленой бездумной головой толстый сугроб, рвануть навстречу солнцу…
Можно и рвануть, конечно. Можно подморозиться, истечь в пять секунд безнадежной яростью и умереть, превратившись в обыкновенную сухую былку. Слишком уж нестерпим бывает холод унижения.
– Да. Конечно, раздавите. Я знаю, – подняла она на него сухие, вмиг заблестевшие больной лихорадкой глаза. – Из-за вас я с мужем рассталась тогда, помните? Помните, как я тряслась от страха, когда вы меня… А теперь что, новой жертвы требуете? Ломаете второй раз, выходит? А по какому такому праву, интересно? Кто вам предоставил право пользоваться чужим страхом и слабостью? Я люблю Андрея, и я буду…
– Ого! А у тебя, оказывается, и голос есть! – удивленно и весело перебил ее Командор. Коротко хмыкнув, продолжил быстро: – Тихо, тихо… как тебя там? Леся? Я вижу, ты нормального разговора не воспринимаешь. Так вот, девушка Леся, слушай меня внимательно и соображай по возможности.
И давай по порядку. Я ведь тебя тогда трахнул? Да, трахнул. А Андрею я кем прихожусь? Отцом. Отцом, не забывай этого обстоятельства! Ну? Уловила мою мысль? А теперь сама догадайся, что нам всем с этим обстоятельством делать и как поступить правильно. Ты ж не будешь Андрею рассказывать, как тебя его отец… И что все, все это видели! Там, между прочим, много народу это порнографическое кино наблюдало! И Андрей ныне со всем этим народом знаком и со многими находится в приятельских отношениях. Ты же не хочешь его посмешищем выставить?
– Нет, не хочу.
– Ну, слава богу, дошло. Так что давай соображай скоренько, придумывай развязку. И не бойся, внакладе не останешься. Я тебе денег дам. В качестве материальной компенсации морального ущерба. Что я, изверг, что ли? Я ж понимаю – любовь, морковь, женское страдание и все такое прочее… Сколько тебе дать-то?
– Мне ничего не надо.
– Да ладно, не скромничай…
– Я сказала – не надо! Уходите! Уходите, пожалуйста!
– Конечно, я уйду. Ты уж прости, что нехорошо тогда с тобой вышло. Но что делать – человеческая судьба вообще непредсказуема. Я ж не виноват, что именно тебя в мои лапы принесло…
– Уходите!
– Ладно. Что ж, бывай, девушка Леся. Удачи тебе.
Развернувшись, он тяжело пошагал к двери, и половицы пола под линолеумом заскрипели жалобно, как будто и в самом деле прошлась по ним каменная статуя Командора. Громко хлопнула входная дверь, и Леся болезненно вздрогнула, слегка качнувшись на стуле. Потом обвела взглядом кухонное пространство вокруг себя – что-то она сделать собиралась очень хорошее… Надо вспомнить что. Ах да – в магазин сходить. За курицей. Чтоб запечь ее потом в духовке. Чтобы был запах – мясной и горячий, чтобы слюнки потекли. Господи, какие слюнки, у кого – слюнки…
Прежние мысли возвращались в голову медленно и с неохотой, будто насмерть обиженные. Неужели у нее полчаса назад были в голове такие мысли? Про курицу и духовку? А ведь и правда были. Полчаса назад много еще чего было. Счастье, например. Беззаботность, кофе, зимнее снежное окно. И тело было, которое Андреевы руки помнило. Хотя оно и сейчас их помнит. А зря. Лучше бы оно их поскорее забыло, навсегда забыло…
Она не смогла бы определить, сколько времени просидела на кухонном хлипком табурете, обхватив себя руками и чуть покачиваясь. По крайней мере, точно перевалило от утра к пополудню – солнце из окна ушло. А потом ранние декабрьские сумерки наплывать начали, вязли в оконных рамах, тянули к ней серые холодные руки. А потом ключ в дверном замке зашуршал-загремел, и она поднялась сомнамбулой, пошла навстречу этому звуку.
– Леськ! Леськ! Мы краски купили! Настоящие, в тюбиках! И кисточки всякие! Пойдем, я тебе покажу! – плеснула в лицо Илькина скороговорка запыхавшейся радостью. – А еще мольберт! Андрей самый лучший взял, самый дорогой. Тебе, Леська, лучше и не знать, сколько он стоит. И не спрашивай, ладно?
– Ладно… – с трудом растянула она бледные губы в улыбке. – Я не буду спрашивать…
– Лесь, что это?
Она обернулась на удивленный Андреев голос. Развернувшись вполоборота и с трудом помещаясь в узком коридорчике прихожей, он показывал рукой вниз, и она невольно перевела взгляд на то место. На маленькой тумбочке у зеркала лежали деньги. Много денег. Довольно внушительная пачечка розово-радужных евро купюр.
– Лесь, что это, я спрашиваю? Откуда?
– Это деньги, – вяло подтвердила она, прислонившись плечом к стене. – Евры, наверное.
