Татьяна Веденская - Гений, или История любви
— Это все мужской шовинизм. Как искать бубны — это мы к женщине бежим, а как разговаривать о реальных делах — мы ищем мужчину. Я просто в ярости! — жаловалась Ингрид Соне.
А еще они пили чай или кофе (Ингрид в основном кофе, что не шло на пользу ее цвету лица), разбирали и готовили к выступлениям костюмы, инструменты, не давали Лешему спаивать Стаса… Вопросы, проблемы, бесконечные часы в дороге — жизнь в дороге. И Готье, нежный, хоть и немного отстраненный, как всегда, снова пишет песни, не ворчит на Ингрид… Уже одни эти изменения радовали Соню, так как обычно, что бы она ни делала, Готье был всегда недоволен. Она могла спокойно класть голову к нему на плечо, когда они ехали куда-нибудь, и он не возражал, не дергал плечом, не говорил, что у него затекла рука. Он улыбался и говорил, что Иня снова сюсюкается. Он улыбался! Ингрид бы подумать, что это совсем не так нормально и необычно и за все эти два с лишним года, что они вместе, он таким в общем-то и не был. Но она ничего не замечала, и прежде всего потому, что ей это было неинтересно. То, как все выглядело сейчас, совпадало с тем, о чем она долго и безуспешно мечтала. Ингрид старалась не шевелиться, не открывать глаз, не убирать ладоней с ушей — она была счастлива и не собиралась расставаться со своими иллюзиями. Зато кое-кто рядом внезапно начал прозревать, и это был Володя. Ему хватило готовности видеть вещи такими, какие они есть. А вещи были простыми.
И Готье, и Элиза светились от счастья. Они были спокойны и безмятежны, бесконфликтны и сговорчивы, улыбчивы и терпимы именно оттого, что были счастливы. Не будь они так счастливы, особенно Готье, — не будь он так счастлив, он вел бы себя совершенно по-другому. Он бы злился, требовал все поменять, гнал бы прочь от себя Ингрид, портил бы всем нервы, а не улыбался бы, как влюбленный дурак. Таким, как сейчас, Володя Готье вообще не помнил. Все раздражающие мелочи, проблемы, которые неминуемо сопровождают такие вот гастроли — все, очевидно, перекрывалось для Готье теплом и светом этого счастья. И не Ингрид — это точно — была источником этого счастья. Готье не светлел, не начинал сиять ярче, когда она входила в комнату, и не огорчался, когда она уходила. Он, если вглядеться, едва замечал ее присутствие, и сейчас она была для него не больше, чем еще одним элементом декораций.
Зато когда в комнату входила Элиза, лицо Готье менялось, оно начинало светиться изнутри. Это было очевидно, и Володя не понимал, почему никто этого не замечает. Возможно, потому, что никому не было до них дела? Леший хотел еще пивка. Стас был готов присоединиться к нему. У Яши от гастрольной жизни разыгрался гастрит, и он мечтал только о домашней пище. Ингрид была настолько слепа, что радостно улыбалась и шептала нежности на ухо Готье.
Вот они и не видели ничего. А Володя бы хотел, чтобы лицо молчаливой Элизы освещалось радостью, когда он, Володя, заходил в автобус. Собственно, он и в гастроли-то эти отправился, питая себя большими, хоть и ни на чем не основанными надеждами. Он собирался добиться ее любви и теперь только корчился от боли, когда замечал, как обмениваются взглядами Элиза и Готье. Несколько раз Володя даже замечал пару раз, как эти двое вдруг исчезали куда-то — тихо и незаметно. В такие минуты Володе становилось совсем тяжело, и тогда он шел к Лешему и присоединялся к ним, игнорируя осуждающие вопли Ингрид. Музыканты! Только бы глотку залить. Брали бы пример с Готье!
Глава 12
Бабушка растила сына Володю, отца Сони, одна. То есть по паспорту она была очень даже замужем, причем весьма и весьма удачно — за известным музыкантом, вернее, дирижером. Польза от такого замужества, конечно же, очень серьезная. В частности, когда Володиному отцу дали народного РСФСР, в комплекте со званием по большому блату и не без удачного стечения обстоятельств семье Разгуляевых досталась огромная, просто невероятная по тем временам трехкомнатная квартира на Тверской улице. Но сына приходилось растить самой.
Мужа не было даже тогда, когда он был в Москве, не говоря уж о бесконечных гастролях с оркестром. Он всегда находился где-то далеко, пропадал у каких-то друзей-приятелей. Выпивал, часто приезжал поздно ночью, часто не один. Он громыхал кастрюлями, мог уснуть в коридоре, мог забрать из дома все деньги и уехать неизвестно куда на пару недель, чтобы потом снова появиться в самое неожиданное время. Когда он умер от сердечного приступа, бабушка была даже рада. Персональная пенсия и почетное звание вдовы народного артиста ее очень устраивало. Тем более что, если не считать сто лет назад случившейся случайной любви и последующего «залета» со свадьбой, у них с ее покойным мужем не было совершенно ничего общего. Она была врачом, у нее была своя карьера, своя каста, своя жизненная позиция. Она тоже была довольно широко известна в своих кругах.
Несмотря на отсутствие толкового мужского влияния, сын вырос отличным парнем. Высокий, статный, с красивым голосом и ясными голубыми глазами — внешне точная копия отца, он был куда менее взрывоопасный. Хорошо учился, дружил с теми, с кем можно или нужно. Поступил в МГИМО, выступал за сборную по плаванию. Со многими завел приятельские отношения, которые потом приносили пользу.
Когда Владимир женился, что случилось не быстро, не медленно, а как раз в срок — ему было около тридцати, — бабушка переехала в старую квартиру в Лефортове, которую они долгое время сдавали в аренду. Жену сына бабушка не одобрила. Девушка была красивая, но не из их, как говорится, круга. Выросла в спальном районе, ни разу не была в Праге, одевалась в то, что могла достать. Словом, была падкой на все те жизненные блага, которые затуманивают разум всем, за исключением только тех людей, которые получают эти блага с детства в избытке.
К тому же ее болезненное упорство в вопросах крови, эти смешные и нелепые истории о дворянах в ее роду. Эти жеманные вечера в гостиных, длинные шелковые платья, которые жена сына стряпала на заказ, через знакомую портниху. Бабушка никогда не выдавала себя, скрывала свое легкое презрение к жене сына, не желая портить ему жизнь. Но, кажется, невестка все равно обо всем догадывалась, так что близких отношений между ними не возникло. Да и не требовалось, если честно.
Когда в один прекрасный, правда, дождливый и темный ноябрьский день родилась Соня, все стало еще проще. Родные люди, чего делить-то? С тех самых пор, по собственным бабушкиным оценкам, ее жизнь стала тянуть на девять баллов из десяти, если говорить о счастье. Любимая работа в клинике, расположенной в получасе ходьбы от дома. Дорогие дети приглашают в гости раз в две-три недели, звонят, не забывают. Деньги никогда не были проблемой, и старость обеспечена со всех сторон. Живи и радуйся. Еще теперь можно ездить отдыхать за границу — в Чехию, в Италию, во Францию, и никакого риска, что потом тебя объявят врагом народа. Красота.
