Вулканы, любовь и прочие бедствия - Бьёрнсдоттир Сигридур Хагалин
Я не понимала этого термина: «рой трещин». Слово «рой» описывает не постоянные неподвижные вещи, вроде земли или камня, а большое скопление живых летучих существ: пчел или пташек. Мне казалось странным употребление этого слова для трещин в вулканической системе: оно нелогично и сбивает с толку. Трещины не могут роиться, говорила я отцу.
Он сидел за столом на кухне со своей чашкой кофе и газетой «Альтидюбладид», а радио что-то бубнило про дождь и снег; я устроилась напротив него с простоквашей и миской кукурузных хлопьев и читала «На севере огонь»[29]; мне было пятнадцать лет, я вся пылала вновь обретенным мятежным духом и критическим мышлением — новехонькими, острыми как бритва инструментами познания мира. Папа вдруг оказался ужасно консервативным и ленивым в своей науке, и я использовала каждую подвернувшуюся возможность, чтобы нанести ему удар, требовала ответов на свои вопросы. Он любезно принимал их все, никогда не терял терпения, кроме одного того раза, когда я изложила ему постмодернистские взгляды Томаса Куна: что естественные науки зиждутся на субъективных взглядах; от этого он так разнервничался, что уронил на пол кастрюлю с картошкой, развернулся и вонзил в меня сердитый взгляд: «В научных фактах нет ничего субъективного, Анна Арнардоттир!»
Но когда он заговорил о трещинных системах, он стал радостным.
«Смотри-ка, карапуз», — сказал он, вставая из-за стола, зашел в гостиную и принес из книжного шкафа большую пожелтевшую папку. Отодвинул наши кофейные чашки, положил ее на стол и осторожно открыл, нежно погладил черно-белую карту Северо-Восточной Исландии. Всего карт было девять: разных частей страны, они были исчерчены тонкими параллельными линиями, тянувшимися в разные стороны: на Центральном высокогорье — горизонтальными, в Восточной Исландии — вертикальными, на полуострове Рейкьянес — диагональными; от северо-запада до юго-востока, а вокруг них извивались линии, судя по всему, обозначающие какие-то колебания.
«Что это?» — спросила я.
«Это, карапузик, магнитные карты Торбьёрна».
Лицо у папы стало торжественным: Торбьёрн был его другом и учителем, они оба пришли в геологию необычным путем: папа из астрономии, а Торбьёрн из ядерной физики. Торбьёрн в душе был изобретателем и во время экспедиций по-мальчишески бесстрашен. Одним из увлечений этого плодовитого пытливого ума были магнитные поля Земли, поэтому он изобрел прибор для измерения магнитного поля горных пород с воздуха, выучился на летчика, купил самолет и подвесил свой прибор к нему сзади.
«И так он попросту летал над всей страной, взад-вперед по этим линиям и замерял отклонения в ее магнитном поле, — рассказывал папа. — Вот те самые волны на этих линиях. Нас он брал с собой, по двое — своих „щеночков“, как называл нас, молодежь, чтобы наносить местоположение самолета на карту. Это еще до „Лорана“ было, так что Торбьёрн раздобыл телескоп, который забыла в нашей стране одна русская научная работница. Один из нас — студентов — смотрел в него на звезды, а другой — на землю через дырку, высматривая приметы местности: реки и горы, перекрестки и приметные дома, чтобы определить, где в мире мы находимся. Торбьёрн бегал по всему самолету, настолько возбужденный своими измерениями, что ему с трудом удавалось его вести, так что во время этих полетов нас частенько мотало туда-сюда. И нас так укачивало — боже мой! — так тошнило, мы в каждом полете прямо печенки выблевывали, а это все записывалось на магнитофон: и координаты, и приметы, и звуки блёва, и Торбьёрнова болтовня. — Папа затрясся от хохота. — Но это получилось, ему удался его план: картографировать магнитные поля Исландии. Он внес большой вклад в поддержку гипотезы Вегенера о дрейфе материков и показал, как движение литосферных плит в океане сформировало Северо-Атлантический хребет и как на границе литосферных плит возникла Исландия».
«А какое отношение это имеет к роям трещин?» — спросила я. Папа указал на карту полуострова Рейкьянес.
«Видишь эти волны? Как они увеличиваются в этом поясе поперечных разломов и — смотри — тянутся через всю страну по границе литосферных плит? Как будто птицы клином летят. Наш остров всегда в движении, литосферные плиты тянут его каждая в свою сторону, а под ним мантийный плюм, и сквозь него происходит движение с юго-запада на северо-восток: как будто перелетные птицы, лебеди, по весне прилетают с юга. Просто это движение такое медленное, что мы его не чувствуем».
Отец посмотрел на магнитные карты, потом на меня, и его глаза залучились: «Карапузик, наш мир так красив! Он подчиняется простым и совершенным законам, а задача науки — узнать их и понять, как они влияют на материальный мир. Это самая замечательная задача, за которую только может взяться человек. Без науки мы были бы невежественными зверьми во власти стихийных сил».
Я закатываю глаза: «Эй, папа, ты какую-то ерунду говоришь. Прямо поэт какой-нибудь. Невежественные звери, лебеди, летящие на юг, а мне вот кажется странным, когда говорят о рое трещин. Я лучше буду употреблять другое понятие, например „ряд трещин“».
«Это не дает верного представления о самом явлении, — сказал папа. — Ты считаешь, что трещины — нечто неподвижное, неизменное, а это не так. Они движутся быстро, будто большая стая скворцов, но ты и сама движешься во времени и не способна этого почувствовать. Все дело в тебе, а не в движении трещин».
Я впервые толком уяснила, что он имел в виду, во время извержения на Холухрёйне в 2014 году. В сущности, само извержение произошло в другом месте, лава истекла из магматической камеры в Баурдарбунге — большом вулкане под ледником Ватнайёкюдль и, проложив себе путь по рою трещин, дошла до Холухрёйна в сорока километрах от истока.
«Рой трещин» — это не место, а способ передвижения.
Если б я только вспомнила этот разговор, простую правду, которую отец пытался донести до меня: об этих законах и движении, о прилете лебедей с юга! О том, что рой трещин — не локация: неподвижная, неизменная, а способ продвижения лавы к поверхности. И что ее намерения нам неведомы, так как у Земли другой отсчет времени, чем у людей, у нее свои заботы и свои планы, а мы лишь в течение короткого мига царапаем ее поверхность. Тысяча лет — это один день, не более…
А пока мы хлопочем вокруг маленького красивенького извержения для туристов в Крисувике, думаем о том, куда потечет лава, о загрязнении серой, советуемся, где перекрыть дороги, где усилить замеры газа, разрешаем смотровые площадки и вертолетные экскурсии для туристов, соизмеряем расходы с доходами в валюте, огневое сердце в недрах острова планирует другое путешествие, гораздо более жуткое.
«Кубический километр лавы» звучит, наверное, не страшно: сразу представляешь себе расстояние длиной в километр; хорошему ходоку не составит труда одолеть его за пять минут. Но стоит простому километру превратиться в квадратный, в итоге получается большой участок земли, а если прибавить третье измерение, километр кубический, тысячу метров в небеса — это уже целая гора. И такая же гора, если не больше, поджидает глубоко в недрах Земли, прямо у нас под ногами, примерно 1200 градусов (по Цельсию) созидательного разрушения и разрушающего созидания, в зависимости от того, как посмотреть. Оно прощупывает обстановку под земной корой, ищет трещину, слабину, которой можно воспользоваться, чтобы вылезти на поверхность, и потом поднимается все выше и выше, по лавовому каналу, который открывается для него в коренной породе. И вот наконец находит удобный способ передвижения, поезд-экспресс: рой трещин, способный перенести его на десятки километров вдаль почти горизонтально, пока оно не решит, что хватит с него шуток и это безответственное катание под землей пора закончить, потому что на поверхности накопились дела: надо наращивать землю, открывать ущелья, заливать горящей лавой дома, улицы и сады.
И тут я проявляю оплошность — я, которую считают ведущим специалистом Исландии по трещинным извержениям; заваливаю экзамен, к которому так трудолюбиво готовилась четыре десятка лет, с тех самых пор, как была маленьким ребенком, держащим в руке кусочек шершавой лавы — «Смотри, карапузик: земля совсем новехонькая!». Я сосредоточиваюсь на результатах измерений, полагаюсь на компьютерные модели и научный подход; тщательно отгораживаюсь от ледяных процессов, происходящих в моей голове, отсеиваю воспоминания и тихое жужжание сигналов тревоги, доносящееся из глубин сознания.
