Робин Эдвардс - Игра без правил
– Что? Ронни де Марко? – Джун расхохоталась. – Ты что, обалдел? Тебе же прекрасно известно, что, если бы она не залезла в постель к Дино Кастису, ее бы никто и на пушечный выстрел не подпустил к Бродвею. Да надо мной будет смеяться весь Нью-Йорк! – Она решительно помотала головой: – Никогда! Если уж говорить о новом имени, то скорее я попробую Челси. Думаю, что у нее может получиться.
Коди нахмурился.
– Вы сами себе противоречите. Каждая из них сейчас на своем месте. И вы это отлично понимаете.
Джун улыбнулась.
– Может быть. Но после того, что случилось сегодня, такое решение вполне оправданно. – В ее голосе зазвучала решительность: – Нет. Или я беру Челси, или мы снова начинаем прослушивания.
– Ну хорошо, пусть будет так, – как можно мягче сказал Коди. – Вероятно, вы передумаете.
– Возможно. – Джун резко поднялась с дивана и направилась к двери. Она посмотрела на часы. – Что ж, спасибо за то, что выслушал. Можешь отдыхать. Кстати, завтра отсыпайся. Никаких репетиций до тех пор, пока я о них не объявлю.
– А не слишком ли долго придется ждать? – уже в дверях улыбнулся Коди и шутливо обнял ее за талию.
От неожиданности по спине Джун пробежали мурашки. Она кивнула на прощание и заспешила прочь. На этот раз дорога домой показалась ей непривычно длинной. Когда она наконец сбросила куртку и растянулась на диване, часы показывали далеко за полночь. Она включила радиоприемник и, отыскав знакомую мелодию в исполнении «Холлиз», налила себе виски. Даже когда алкоголь начал действовать, Джун все еще не могла отделаться от страха, не отпускавшего ее весь день.
Начинать все с нуля с новой актрисой было чистейшим безумием. Все, что она с таким трудом создавала, рушилось на глазах. Понадобятся как минимум две, а то и три недели, чтобы актеры могли сыграться, прежде чем начнет получаться что-нибудь стоящее. Ведь она замахнулась на шедевр. А что может быть труднее?
Она с грустью взглянула на низенький кофейный столик, на котором стояла незавершенная модель самолета-разведчика «Ф-117». Джун с детства любила мастерить всевозможные макеты – самолеты, корабли, машины. Они свисали на нитках с потолка ее комнаты в родительском доме. Братья, всегда завидовавшие Джун, часто дразнили ее, что, мол, девчонке больше пристало играть с Барби или с игрушечным домиком, который она получила в подарок на Рождество, когда ей было восемь лет. Но Джун всегда нравилось что-то мастерить. Она обожала, когда из первоначальной неразберихи составных частей получалось нечто целое. К сожалению, ей никогда не удавалось применить этот подход к собственной жизни.
Джун размышляла о том, как могло случиться, что столь успешный и столь одинокий путь привел ее вот на этот взятый напрокат казенный диван в этой снятой внаем квартире, в нескольких кварталах от временного помещения театра, в стенах которого ей предстояло во что бы то ни стало из рассыпавшихся осколков слепить прекрасный спектакль… Нет, это невозможно. Но ведь в этом и состоит ее работа: делать невозможное.
Всю жизнь ее награждали: то грамотами от научных обществ, то поощрительной стипендией, то призами на математических олимпиадах, она даже удостоилась стипендии на изучение театрального искусства в Нью-Йоркской академии искусств, где и получила степень магистра. А сколько на ее счету почетных призов за актерское мастерство и режиссуру, не говоря уже о хвалебных статьях, посвященных пяти театральным постановкам на Бродвее, имевшим грандиозный успех. Все это было до «Сорванной маски». Однако никогда и никому не было дела до этой рыжеволосой девушки, которая в любой ситуации знала правильный ответ. Да, Коди Флинн был прав. Тот, кто никогда не ошибается, очень одинок.
Те немногие знакомства с представителями противоположного пола, которые порой снисходили до того, чтобы обратить на нее внимание, заканчивались, как правило, ничем, оставляя Джун лишь вереницу неприятных воспоминаний, противоречивых чувств, а иногда и полного разочарования. Она никому не признавалась в том, что в первый раз по-настоящему целовалась на сцене под руководством преподавателя драматического мастерства с одноклассником, относящимся к ней совсем по-братски. Среди товарищей по клубу любителей латинского языка или шахмат, а также школьных друзей она пользовалась авторитетом. Но когда речь заходила о походе в гости или в кино, о ней все забывали.
С какой-то мучительной тоской ей вспомнилась девушка по имени Элен Трэвис. И это после стольких лет! А ведь Джун казалось, что ей удалось забыть этот странный период ее жизни. Все произошло почти пятнадцать лет назад. Джун, тогда еще студентке первого курса университета, едва исполнилось двадцать, и она жила в студенческом общежитии. Элен была старше ее, уже заканчивала университет и жила в том же здании. Эта девушка вошла в ее жизнь именно тогда, когда Джун начала мучиться одним вопросом: все ли с ней в порядке в сексуальном плане. Все ее подружки уже давно бегали на свидания, имели дружков, посещали злачные места, а затем наперебой рассказывали ей о своих любовных приключениях. Жизнь, наполненная любовью, шумела вокруг нее, но Джун не было в ней места.
Это случилось однажды вечером в душе. Память все возвращала и возвращала ее в события того дня. Общая душевая в общежитии представляла собой четыре отдельные кабинки для индивидуального пользования. В тот вечер они с Элен болтали в душевой, пока та чистила зубы у одной из раковин, вытянувшихся вдоль стены под огромным зеркалом. Джун помнила, как жаловалась тогда на свое одиночество, и Элен всячески пыталась ее ободрить: она ругала мужчин за полное отсутствие у них понимания и отъявленный эгоизм, что всегда являлось причиной их неспособности по достоинству оценить женщину. И Джун полностью с ней соглашалась. Все мужики – негодяи. Пока она раздевалась и включала душ, Элен красноречиво расписывала, как некоторые женщины могут с легкостью самореализовываться друг в друге, находить во взаимной дружбе сочувствие и понимание. Поначалу Джун не уловила никакого особого смысла в ее словах.
Но она, однако, осознала в тот вечер, что все же существует кто-то, кто считает ее и привлекательной, и интересной, а все прочие – просто идиоты, не способные оценить ее, Джун, достоинств. От этих слов Джун хотелось расплакаться. Она была так благодарна Элен за то, что та сумела понять ее настоящие чувства. Девушка сумела вовремя приласкать Джун: неожиданно она очутилась в ее кабинке и по-дружески обняла Джун, уверяя, что она – самая прекрасная из всех и заслуживает самой настоящей любви. Джун помнила, как она спряталась лицом на груди у Элен и разрыдалась, выплакала всю горечь, накопившуюся в ее душе за двадцать лет. Элен поцеловала ее в лоб – совсем по-матерински, и Джун это понравилось, так она почувствовала себя уверенно и спокойно. Потом Элен нежно поцеловала ее в щеку и вдруг припала к ее губам, подарив Джун самый горячий поцелуй. Джун жаждала любви, и в этот вечер ей было все равно, кто с ней этим занимался.
