Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 2
Я поднялся, бесцельно подошел к окну и повернул планки жалюзи, чтобы можно было видеть поверх темного парка огни Куинза. Мысль о моих честолюбивых надеждах привела меня снова к Корнелиусу. Что я теперь к нему чувствовал? Отчаянную неприязнь? Нет, даже не это. Когда-то я его ненавидел, но эта раскаленная добела ненависть сожгла все чувства и оставила обгорелый шрам безразличия. Скотт в этом убедился. Скотт понял, что под влиянием ненависти человек совершает ошибки, точно так же, как под влиянием любви. Скотт помог мне понять, что в моей жизни нет места неистовым крайностям чувств, и все же Скотту нравился Корнелиус, он находил его забавным. По отношению к Скотту Корнелиус вел себя очень хорошо, но это для меня ничего не значит; тем не менее неудивительно, что Скотт испытывает к нему благодарность.
Правда заключается в том, что теперь Корнелиус для меня стал предметом, чем-то вроде маленькой фигурки из слоновой кости, отступающей передо мной на шахматной доске; в какой-то момент я смогу достичь края поля, взять его и кинуть в мусорную корзину вместе с его внуками. Буду ли я тогда испытывать какие-нибудь чувства? Да, возможно, я испытаю чувство острейшего облегчения оттого, что наконец-то затянувшаяся игра закончена, и тогда… Тогда я смогу, наконец, отбросить мой страх смерти, тогда я смогу вести нормальную жизнь…
Зазвонил телефон.
— Привет, Скотт. — Это Корнелиус — никакого отдыха! — Я не для того звоню, чтобы вытащить тебя на шахматную партию — я знаю, ты готовишься к отъезду в отпуск. Я просто хотел пожелать тебе хорошо его провести и попросить прислать мне открытку, если тебе это будет удобно, и… послушай, не скажешь ли мне, куда ты едешь? Ты всегда хранишь это в тайне!
— Калифорния, — я часто лгал Корнелиусу о том, куда ездил, потому что не хотел, чтобы он вытащил меня назад в офис в случае какого-нибудь непредвиденного происшествия.
— Неплохо звучит! И ноябрь — хорошее время для загара.
— Вот именно.
— Хорошо. Ладно… это все, по-моему. Пока, и желаю удачи.
Скотт попрощался и исчез. Я повесил трубку и с интересом подумал, нормально ли до такой степени быть хладнокровным? Затем я решил, нормально или ненормально, но хладнокровие — безопасная штука. Это еще раз доказывает, что я полностью контролирую мою жизнь.
Я пошел спать, и мне приснилось, что я выпил полбутылки виски и разбил окровавленную безликую голову о стену.
Я был жив. Я отбросил в сторону мертвый вес тела Скотта, и мой дух взлетел ввысь вместе с Боингом 707. Мы поднимались все выше и выше к сверкающему солнечному свету.
Побережье осталось внизу так же, как и моя жизнь затворника, которую я вынужден был вести… Далеко позади осталось и средневековье, изуродованный войной, зачумленный, находящийся во власти смерти ландшафт. Я нахожусь в реальности двадцатого века, окруженный современной техникой. Я американец двадцатого века, в руках у меня «Тайм магазин» и надо мной склонилась хорошенькая стюардесса.
— Принести чего-нибудь выпить, сэр?
Я улыбнулся ей, и когда она в ответ слегка покраснела, мне внезапно захотелось получить все удовольствия на свете. Я захотел пенящегося шампанского из бутылки с блестящим горлышком, я захотел икры, я хотел огромную кровать с зеркальным потолком над ней, я хотел шесть женщин, одну за другой, я хотел тратить тысячу долларов в минуту все двадцать четыре часа в день, я хотел совершить все семь смертных грехов, — и все это завернутое в блестящую упаковку и украшенное красным бантом.
Я засмеялся своим мыслям, и хорошенькая стюардесса засмеялась вместе со мной, не понимая, но инстинктивно подстраиваясь под мое настроение.
— Как насчет того самого шампанского? — спросила она, напомнив, что я уже раньше отказался от шампанского.
— Лучше имбирный эль. Скажите, надолго мы останавливаемся в Пуэрто-Рико?
Было шесть часов вечера, когда я приехал в гостиницу «Шератон» в Сан-Хуане и снял себе большой номер с видом на океан. Прихожая, спальня и ванная были больше моей нью-йоркской квартиры. После душа я вытерся полотенцем, стоя у окна, выходящего на море, и хотя аскетичный интеллектуальный Скотт должен был ненавидеть пышные американские гостиницы на побережье, но меня развлекала сейчас эта роскошь и вопиющая вульгарность некоторых гостей, грубо воспевающих жизнь в меру своих грубых наклонностей.
Я спустился в бар.
Брюнетка неопределенного возраста, но несомненного очарования убивала время за бокалом дайкири. Я предложил ей оплатить счет за выпивку, и она согласилась. Через два часа я проводил ее до такси и у меня осталось ровно столько времени, сколько требуется, чтобы добежать до своего времени и убрать постель, перед звонком хорошенькой стюардессы, которая уже была в вестибюле.
Стюардесса должна была уйти от меня в девять часов на следующее утро, но в девять тридцать я уже загорал на краю бассейна. На мне были самые белые, самые обтягивающие плавки, но мне не стоило и беспокоиться о своем внешнем виде. Все, что от меня требовалось — это лежать в шезлонге на солнце и восхищаться женским умением завязывать разговор.
Я провел день примерно так же, как и предыдущую ночь, а следующую ночь почти так же, как предыдущий день. Затем я съехал из гостиницы «Шератон» и снял номер в гостинице «Хилтон», чтобы сменить бассейн и охотничьи угодья. Я действительно прекрасно проводил свой отпуск. Все женщины были мною довольны; я умел ловко выйти из любого затруднительного положения. Порой я даже смеялся, вспоминая восхищенные замечания по поводу моей техники и выносливости; одна женщина даже попросила у меня каких-нибудь советов для своего любовника.
Но однажды я оказался в постели с целомудренного вида школьной учительницей — меня всегда привлекали целомудренные и строгие женщины. Через несколько минут выяснилось, что ее целомудренность — такая же иллюзия, как и мои уникальные способности, и что она при этом достаточно умна, чтобы раскусить мои жалкие уловки.
— В чем твоя проблема, — прямо спросила эта женщина.
— Никаких проблем… Я… — я не мог придумать, что мне сказать. Если бы я имел дело с менее опытной женщиной, я бы попытался притвориться; но на этот раз этот номер у меня явно бы не прошел. Я лежал, опершись на локоть, обильно потея, часто дыша и, без сомнения, выглядел таким смешным, как я себя и чувствовал, и тогда, прежде чем я сумел найти выход из этого дурацкого положения, сама женщина пришла мне на помощь.
— На сегодня довольно, хорошо? — сказала она, упершись обеими руками мне в грудь. — Я и раньше встречала парней вроде тебя. Тебя не интересует твоя партнерша, — у тебя на это нет времени. Ты слишком занят заботами о своем «я» и все время удивляешься, почему ты не можешь заставить свой инструмент работать подобающим образом.
