Эмма Ноэль - Пятьдесят оттенков измены. Я – твой трофей!
— Людочка, поставь чайник! — кричала старая грымза. Иногда в ней просыпалась дворянка. И хотя уставшая после каторжной работы девушка почти не могла шевелиться, она все равно поднималась со своего скрипучего дивана, и выполняла каприз квартиросдателя. Тело болело не только от работы, но и от отдыха: в ее древней мебели торчали пружины и жили клопы, которые не давали ей скучать. Вот уже второй месяц Мила работала в ресторане посудомойщицей. Без документов ее никуда не брали или намекали, что по совместительству она будет обязана оказывать услуги интимного характера. Ее будни превратилась в конвейер дерьма, которое поступало в ее жизнь ежедневно в разных объемах. «Дерьмотерапия» была ее наказанием за то, что она причинила боль Алексу. Ежедневно перед сном Мила вспоминала их последние минуты в номере и его прощальный взгляд, переполненный горечью, обидой, болью.
Натянув серое драповое пальто, подаренное старухой, у которой Мила снимала комнату, она спешила на улицу, потому что за стенами ее убогого жилья ей думалось и размышлялось намного лучше. Она бродила в поисках светлой идеи, пыталась придумать способ развеять темные тучи, заслонившие блестящее солнце. Девушка мечтала, что ее мир снова обретет яркие оттенки и все наладится.
— Оно такое же пошло-замшелое как моя жизнь, — прокомментировала бабка, разглядывая Милу в мрачном наряде. — Низ рукава объела моль — избирательная тварь! Старую кроличью шапку не тронула, — видимо, она не вкусная, а вот мою жизнь жевала с удовольствием. Бледная стерва! — заорала неожиданно старуха в пустоту квартиры, обращаясь к моли, — надеюсь, мое пальто встало тебе поперек горла!
Мила регулярно сталкивалась с ней в коридоре и проводила в компании недовольной пожилой дамы около получаса, в ее обязанности входило выслушивать ее ежедневные жалобы на здоровье и жизнь.
— Людочка, а ты нашла паспорт-то?
— Нет, Софья Тимофеевна, не нашла, — печально произнесла Мила и, натянув старые ботинки, которые купила по дешевке на работе у одной из официанток, пулей выскочила на лестничную площадку. Дверь, как было положено, оставалась в доме открытой. «Вредная старуха ждет своего Раскольникова», — мысленно отшучивалась Мила. В первые дни она переживала, что двери квартиры не запираются, но затем смирилась с этим фактом. Воровать в ее комнате все равно было нечего, а ее жизнь не стоила и ломаного гроша. Однажды она не выдержала и спросила, почему нельзя запирать двери и одинокая бабка ответила:
— Я жду одного человека. Он ушел на войну и пропал без вести. Я не верю, что он мертв, и поэтому надеюсь, что он вернется. Если дверь будет закрыта, тогда он подумает, что я его не ждала и мне безразлично, придет он или нет, а потом, постояв несколько минут возле моей двери, он грустно заглянет в глазок и тихо прошепчет: «прощай» и уйдет навсегда! Это будет невыносимо! Мое сердце разобьется, потому что пока я его жду — я живу!
Этот странный бред потревожил сознание Милы. Впервые она видела подобную патологичную преданность человеку, который вряд ли войдет в эту никогда не закрывающуюся дверь.
Она вспомнила свою тезку в доме Алексея Алексеевича, которая поведала ей о безответной любви к хозяину и счастлива тем, что дышит с ним одним воздухом.
На углу ее окатила водой и грязью проезжающая машина. Мила заплакала от горечи и стояла долго в ожидании второй порции жижи, чтобы почувствовать самое дно своего существования. Теперь ее внешний вид соответствовал внутреннему состоянию. Несуразное грозовое облако отчаяния проплывало по улицам без цели и направления. Прохожие шарахались, видя одержимость и решительность вышагивающей женщины, облепленной грязью. В это мгновение Мила вдруг ощутила свободу и независимость от самой себя, она выпустила себя из башни, в которой долго время была узницей, завися от мнения других и являясь частью стада, представители которого могут в любой момент оказаться на скотобойне. Снова приступ тошноты, она уперлась рукой о стену, и ее скудный обед облагородил облезлый угол дома.
— Вам плохо? — формально поинтересовалась прохожая, лицо которой не выражало никакой заботы.
Мила медленно перевела взгляд с трещины на стене на ее щекастое лицо, оно напомнило злопамятного повара в логове Медведя и вызвало неприятные эмоции, которые лишь усугубили ее состояние:
— Пошла вон!
Тетка что-то прокудахтала и, переваливаясь с одной ноги на другую, как неваляшка, поволокла свои сумки с запасами еды восвояси. Мила уставилась на ее телеса, затянутые в пальто бледно-зеленого цвета, женщина слегка ссутулилась и опустила низко голову, видимо ее обидела грубость Милы. Девушке, принявшей душ из грязи и напоминающей бомжиху, было наплевать на то, что чувствуют другие. Новый приступ тошноты заставил ее скукожиться, когда она распрямилась, то ощутила пустоту в желудке. Ядовитые мысли расцарапывали ее сознание, она мечтала о чистой вкусно пахнущей постели и теплых медвежьих лапах.
— И о приличной еде. Как же немного надо человеку для счастья! — прошептала Мила, учуяв запах, свежей выпечки из кулинарии через дорогу.
Девушка побродила еще немного по улицам, а когда стало невыносимо холодно, поспешила вернуться в свое убогое жилище.
— Ненавижу этот подъезд, там воняет мертвыми крысами, мерзкое зловоние, которое раздражает и возмущает мое естество. Я не должна жить здесь! Место принцессы во дворце из маленьких хрусталиков, которые переливаются на солнце, создавая разноцветный ореол, — произнесла Мила с грустью, не желая возвращаться в свою конуру.
Алкоголик из соседнего подъезда предложил ей выпить бражки, и Мила приняла его любезное приглашение. Она не хотела пить, просто решила сменить обстановку. По несчастливой случайности соседа звали Иван, хотя он в этом не был точно уверен.
— Хорошее русское имя! — разглагольствовал он, поднимаясь по лестнице. Долго нащупывал ключи по карманам, затем переворошил пакеты с хламом, собранным на помойке, но поиски не увенчались успехом.
— Звони! Пусть открывает! — скомандовал новый знакомый Милы и, достав из кармана бычок сигареты и спички, нервно закурил, сетуя на то, что снова придется отдавать деньги за очередной дубликат ключей.
Мила рассматривала дверной звонок, который был испачкан чем-то коричневым.
— Учитывая, что в мою жизнь ежедневно литрами вливается дерьмо (конечно, в переносном смысле этого слова), может случиться так, что оно войдет в нее и буквально?
— Дерьмо — к деньгам! Верная примета, — успокоил ее алкоголик-Иван, затягиваясь. Он кивнул на звонок и объявил, что эта торчащая кнопка напоминает пошлый женский сосок.
