Елена Белкина - От любви до ненависти
Правда, Ольга этих подробностей не касалась, говорила обтекаемо, да и он тоже, и она не могла не оценить его деликатности по отношению к бывшей жене, хотя никаких чувств к ней у Ильи, судя по всему, не осталось.
— А все-таки иногда тянет к ней? — вдруг спросила Ольга.
— Да. Памятью.
— Это вы хорошо сказали. Именно памятью. Я вот думала о своем бывшем муже и только одни недостатки в нем находила и удивлялась, как раньше их не разглядела. Потом поняла, что видела и раньше, но, наверное, надеялась, что они исчезнут. Или как-то все сгладится… А потом вспомнишь вдруг какой-нибудь дождь, когда шли под одним зонтом, какой-нибудь пустяк, понимаете? — и вдруг захочется к нему, но не к теперешнему, а туда, в прошлое, под тот зонт.
— Если бы мы умели так же тосковать о будущем, как о прошлом! — заметил Илья.
— О прошлом мы все знаем, о будущем нет. Как можно тосковать о том, чего не знаешь?
— И чего боишься?
— Вы обо мне? Нет, я не боюсь.
— Знаете, почему-то мне кажется, что вы не только о прошлом тоскуете. Мне кажется, вы вернетесь к мужу. Или он к вам. В общем, вернетесь друг к другу.
— Нет. Есть вещи, которые я не могу простить.
— Что именно?
— Не хочу об этом говорить.
Она не только говорить, она и думать об этом не хотела, вспоминать не хотела.
И вдруг поняла, что надо рассказать. Что надо наконец освободиться от этой тяжести. Что наконец встретился человек, которому можно рассказать.
История простая, незамысловатая. Летом, в июне, они собрались большой компанией на рыбалку. Всерьез ловить рыбу никто не умел, да и не собирался, один из друзей мужа прихватил своего соседа, какого-то Кузьмича, знатного рыболова, который и на удочку, и на спиннинг, и на косынки ловит, подбадривая себя водочкой. Водочка ему была гарантирована в неограниченном количестве, и он поехал с охотой. Остальные же просто отдыхали на большой яхте, принадлежащей кому-то из компании. Женщин, кроме Ольги, было три, двоих из них, Нину и Настю, Ольга знала — жены компаньонов мужа, а третья, решила она, тоже чья-то жена: щедро разрисованная, вертлявая, с ней Ольга не чувствовала охоты знакомиться. Причалили к одному из островов, развели костер, варили уху, потом ели, пили, шумели, потом Кузьмич стал рассказывать об омуте неподалеку, в котором нет дна. То есть дно есть, но очень глубоко, ничем не доберешься. Заинтересовались, взяли моток веревки, привязали большой камень и пошли к омуту. Там быстренько соорудили плот, выплыли на середину омута (один из компании и, естественно, сам Кузьмич), стали разматывать веревку, она была с метками. «Пять метров! — выкликал Кузьмич. — Десять! Двадцать! Тридцать!» Все изумленно гомонили, не зная, верить или не верить. Да и как не верить, если веревка с камнем все опускается и опускается и натянута так, что ясно — камень висит. Кузьмич хохотал, это был его коронный номер. Когда веревка показала пятьдесят метров, он схватил жердь, предусмотрительно им захваченную, метра два длиной, и ткнул в воду Жердь, не окунувшись и наполовину, достала дно, а потом спрыгнул и Кузьмич, оказавшись в воде по грудь. «Фокус!» — заорал он.
Но Ольга всего этого не видела. Когда еще шли к омуту она вдруг поняла, что мужа с ними нет. Нет и той раскрашенной женщины. И она спросила идущую рядом Настю: «Слушай, а эта блондинка, она чья жена?»
«Ничья!» — ответила Настя, смеясь.
«А в качестве кого же она здесь?»
«В качестве Кузьмича! — ответила Настя. — Для развлечения!»
Ольга продолжала еще некоторое время идти — с трудом, будто ноги в трясине увязали. Потом незаметно отстала и побежала назад, напрямик, через кусты, царапаясь до крови и не обращая на это внимания.
Выбежала на берег. Он был пуст. Яхта покачивалась на приколе рядом с берегом.
Тихо, стараясь не плескать водой и даже не дышать, Ольга добралась до яхты, поднялась на нее. Тихо прошла по крыше каюты (чтобы не мимо окон, где могли заметить ее ноги). Тихо спустилась по лесенке, распахнула дверь. Муж ее, которого, как казалось ей (глупо, конечно), только она одна имела право видеть обнаженным, муж, впервые увиденный таким со стороны (да еще сверху, и поэтому в теле его почудилось что-то мерзкое, невыносимо гадкое), муж совершал трудолюбивые и азартные телодвижения, а по сторонам его туловища, поддерживаемые его руками, болтались ноги блондинки, и, кроме ног, не было видно остального, они казались отдельно существующими, но тут раздался ее стон, свидетельствующий о том, что она все-таки здесь присутствует и даже очень, и вслед за стоном вскрик Ольги, который она не сумела удержать. Муж застыл. Из-за его плеча высунулось потное белобрысое личико девушки для развлечения. Нет, она не вскрикнула и не испугалась: опыт, надо полагать, был. Она присвистнула и сказала: «Ни фига себе!» А потом добавила совсем неожиданное и страшное (для Ольги): «Слушай, подруга, все равно уже все случилось, дай кончить по-нормальному, а?»
Ольга выскочила и побежала по острову. Она бежала долго вдоль берега, пока не увидела пожилого человека, возившегося со стареньким обшарпанным катером.
— Ради бога! — подбежала она. — Ради бога, перевезите меня на берег. Я умоляю вас! Я заплачу!
Пожилой человек внимательно посмотрел на нее, а потом на видневшуюся вдали яхту, на человека, который бежал от нее (это был Георгий), и сказал:
— Ладно.
Сноровисто отвел катер от берега, усадил Ольгу, запрыгнул сам, завел мотор, и катер быстро стал удаляться.
Он молча правил катером, молча причалил к берегу; когда она стала совать ему деньги, молча отрицательно покачал головой.
Рассказав это, Ольга долго пила остывший кофе. Илья не торопил.
— Он появился вечером, — наконец сказала она. — Ничего не стал говорить, объяснять. Мы не разговаривали дня три. Потом сказал, что нельзя так серьезно относиться к глупому эпизоду. Во-первых, он был пьян, во-вторых, эта прилипчивая дура просто его изнасиловала. Он даже имени-то ее не помнит. Он любит только Ольгу, неужели Ольга из-за одного эпизода зачеркнет все прожитые годы?
Она ничего не ответила. Она ждала и прислушивалась к себе. Она сознательно, искренне хотела простить — и не могла. Но шли дни, недели, и ей стало уже казаться, что невозможное возможно. Надо только подождать. И ей, и ему. Но Георгий не хотел ждать: очевидно, жить в состоянии ссоры ему не хотелось, потому что это выбивало его из рабочей колеи, а он накатанностью этой колеи слишком дорожил. И вот как-то ночью (они после июньского инцидента спали отдельно) она проснулась от прикосновения. Муж был рядом, муж был над ней. И даже более того, он был уже в ней. Видимо, слишком крепким оказался ее сон и весьма осторожными его движения! Она закричала от ужаса (да, именно ужас чувствуя, отвращение!), уперлась руками ему в грудь, а он молча (и это, может, было самое страшное) продолжал делать свое дело. И это было, в сущности, изнасилование.
