Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира
Он явно не хотел, чтобы она обходилась чем-либо попросту. Ему нравилось ее умение одеваться красиво и просто, а сочетание красоты и простоты было делом недешевым, и он это отлично понимал. И то, как она пользуется косметикой — так, что тени, пудры, помады и прочие уловки очарования почти незаметны на ее лице, — ему нравилось тоже. И что косметика, которая почти незаметна на лице, тоже стоит дорого, не являлось для него загадкой.
Еще ему нравилось, когда она надевала какие-нибудь красивые шелковые платья. Почему-то именно шелковые — он находил, что эта ткань создает ни с чем не сравнимое ощущение роскоши и что эта роскошь необыкновенно идет Мадине.
«Возможно, — думала она. — Я столько лет в шелковом коконе провела — неудивительно, если мне идут все эти шелка».
В общем, он поощрял Мадинину способность толково и вместе с тем не мелочно тратить деньги. Аркадий называл такую способность аристократичной, добавляя при этом, правда, что сам он про аристократизм только в книжках читал.
Эта способность открылась у Мадины неожиданно для нее самой, и так же неожиданно для себя самой она поняла, что обладают ею далеко не все женщины, у которых есть возможность ни в чем себе не отказывать.
Однажды Аркадий позвонил ей днем, пригласил поужинать и предложил, чтобы к вечернему походу в ресторан она купила себе какую-нибудь, как он выразился, прелестную обновку.
— Что-нибудь такое, как ты умеешь, Мадо, — сказал он. — А то я тут погряз в нудных делах, и хочется мне ярких новых впечатлений.
Наверное, дел у него и правда было в последнее время много. Мадина и сама уже догадалась об этом по тому, что он не был у нее больше недели; обычно он заезжал не реже, чем раз в три дня.
«Впечатления? — Она мысленно улыбнулась. — Что ж, пожалуйста!»
Долго бродить по Москве в поисках чего-нибудь необычного Мадине не пришлось. Искомый предмет нашелся в первом же обувном магазине на Маросейке, куда она зашла, не слишком удаляясь от дома.
Этим необычным предметом оказались туфли. Остроносые, легкие, на тонком высоком каблуке, они были словно бы сшиты из матового серебра. Поверх серебра были нанесены черно-белые рисунки — оттиски французских газет, а множество темно-серебряных кнопок впереди были переплетены ярко-красными кожаными шнурками. Все вместе это выглядело так выразительно и необычно, что притягивало взгляд прямо с порога.
Каково же было Мадинино удивление, когда, примеряя туфли и уже точно зная, что обязательно их возьмет, она услышала, как дама, с вялым видом бродящая по магазину, рассказывает в телефонную трубку:
— Пусто. Не на чем взгляд остановить. Я уже полмагазина перемерила — ни-че-го!
Каким изъяном взгляда отличается эта дама, телефон которой сверкает бриллиантами, понять было невозможно. На серебряные туфельки обратил внимание даже Аркадий — сразу же, как только Мадина вошла в ресторан.
— Ну, Мадо! — воскликнул он. — Тебе нет равных!
Возможно, он имел в виду не только туфли, но и туфли похвалил тоже.
К ее появлению Аркадий уже сделал заказ: за полгода, проведенные с Мадиной, он успел понять, что она непереборчива в еде и обычно предоставляет выбор блюд ему. Такую беспечность в отношении неважных вещей он называл одним из признаков ее идеальности.
— Ты совершенно права, Мадо, — объяснял он свой приятный комплимент. — Женщина, которая постоянно суетится и вникает во все подряд, напоминает квохтуху. Расслабься — ты с мужчиной! Ты это понимаешь, и это правильно.
Вряд ли Мадина понимала это сознательно. Во всем своем поведении с Аркадием она подчинялась одной лишь интуиции, и всегда оказывалось, что интуиция ее не обманывает.
— Выглядишь усталым, — заметила она, садясь за стол. — Неделя была тяжелая?
— Да, — кивнул он. — Много было заморочек, и все какие-то глупые, неприятные. Только Алферов порадовал.
— Никита? — оживилась Мадина. — Чем?
— Наладил мне систему компьютерной безопасности. Я ведь за этим к нему тогда и обращался.
Мадина вспомнила то утро, когда она шла в Никитин офис и думала о какой-то новой жизни, которая у нее теперь будет… И встречу с Аркадием в лифте она вспомнила тоже.
Эти воспоминания почему-то были ей неприятны. Хотя Аркадий был ей ведь, безусловно, приятен и новая жизнь у нее в самом деле началась, хотя и не так, как она могла тогда предполагать.
Но это ощущение неприятности, какой-то неловкости воспоминаний мелькнуло в ней слишком быстро, чтобы она могла его осознать. Да ей и не хотелось его осознавать вообще-то.
Аркадий всегда выбирал рестораны, где музыка звучала негромко, не мешая разговаривать. Именно эти рестораны отличались особенной респектабельностью, и Мадине это нравилось. Этот, итальянский на Садовой-Самотечной, не был исключением. К тому же здесь была простая, прямо-таки домашняя кухня; Мадина уже разбиралась в таких вещах.
Они ели пасту с морепродуктами, и Аркадий рассуждал, правда ли, что от настоящей итальянской пасты невозможно поправиться.
— Для меня это актуально, — объяснял он, позвякивая красивым мельхиоровым столовым прибором. — Это ты, дорогая, обладаешь счастливой способностью ни от чего не набирать вес. А мне того и гляди фитнесом придется заняться.
— Что же в этом плохого? — рассеянно спросила Мадина.
— Да только то, что я со школы терпеть не могу физкультуру.
Разговор о еде и фитнесе был ей совершенно неинтересен, но она уже научилась поддерживать такие вот неинтересные разговоры машинально, не вникая в их смысл, но и не пропуская вопросов, которые к ней могли быть обращены. Может, она даже не научилась этому, а умела это делать всегда, ведь и в те времена, когда она работала в библиотеке, ей часто приходилось участвовать в общих беседах за чаем на такие темы, которые оставляли ее совершенно равнодушной.
До знакомства с Аркадием Мадина считала, что таким умением обладает каждый взрослый человек. И, лишь общаясь с его знакомыми — правда, это бывало очень редко, потому что он предпочитал ее общество без посторонних, — она заметила, что большинство людей вообще не умеют слушать друг друга, что они нетерпеливы, упрямы, задиристы, суетливы до суетности… Каким странным показалось ей это открытие!
Но слушать рассуждения о различиях между несколькими привилегированными фитнес-клубами, один из которых Аркадий собирался посещать, ей все-таки надоело.
— Я сейчас вернусь, — сказала Мадина, вставая. — Попроси принести кофе.
Она постояла в дамской комнате у зеркала, подкрашивая губы чуть дольше, чем это было необходимо. Когда она вглядывалась в свое отражение — холодноватые серо-голубые глаза, высокий лоб, тоже кажущийся мраморно-холодным, — воспоминания почему-то нахлынули снова, и о том же самом дне. Вот точно так же она всматривалась в свое отражение в зеркале, когда причесывалась в вокзальном туалете, чтобы идти к Никите, и думала о чем-то неясном, о чем-то… счастливом? Да нет, едва ли счастливом. Того, что называют счастьем, в ее жизни тогда уже не было. Но что же, что же в том дне так задевает, так тревожит теперь ее память? Что она сделала неправильно?
