Нелида Пиньон - Сладкая песнь Каэтаны
Видя, что его эффектный поступок успеха не имел, Полидоро поднялся с колен, надеясь, что суставы, напитанные любовным эликсиром, который вымывал из тела ржавчину и бесполезность прожитых лет, не заскрипят, как обычно.
Он услышал свист. Каэтана подавала знак. Она вышла, окруженная золотистым сиянием. Легкие одежды позволяли Полидоро угадывать ее формы, однако бледность, не вязавшаяся с пышностью форм, сразу же лишила его некоторых иллюзий. Чтобы не смотреть друг на друга, Полидоро прижал женщину к груди. В объятии они оба спрятали свои лица. В этой позе, когда они чувствовали тепло друг друга, Полидоро убедил ее взглянуть желтыми глазами страсти на своего пылкого кавалера – любовь под балдахином заката.
И они предались любви, как в первый раз. Тогда они возлегли голые на кусок парусины, расстеленный на арене после полуночи, и там, истомленные, встретили свет нового дня.
Ланцелот Алвес уже теперь, в гостинице, обнял Каэтану, позабыв, что она королева, запретный плод для него. Единственная дама, которую он ждал двадцать лет.
Виржилио сделал паузу – чтобы дать слушающим почувствовать, насколько торжествующая любовь лишает сил.
– Какая прекрасная история, – сказал Франсиско, вынимая из шкафчика бутылку вина.
Повествование завело их в страну, где любовь, подогретая огнем желания, выходила на свободу благодаря Ланцелоту.
– Если этот самый Ланцелот и был девственным рыцарем, он сразу потерял невинность, как только вложил свой меч в ножны королевы, – развязно сказал Эрнесто, возбужденный описываемым эпизодом.
Франсиско довольно элегантно разлил вино по бокалам, пользуясь движениями, позаимствованными без разбору у пьяных и трезвых завсегдатаев бара.
Виржилио раздражала болтовня Эрнесто. Он устал в четырех стенах гостиничного номера, темного прибежища страстей, чуждых политической арене, на которой творилась жизнь Бразилии. Однако он не хотел уводить со сцены Полидоро, не обосновав как следует такой поворот.
– Я не буду продолжать рассказ. Картину любви Полидоро и Каэтаны никто не выдержит, скорей пожелает нарушить ее. Кто из нас может похвастаться такой страстью?
И Виржилио вперил мстительный взгляд в аптекаря.
– Для кого бьется ваше сердце?
Опасаясь всеобщего осуждения, Эрнесто отступил к холодильнику. Посмотрел на свои руки, с которых еще не была отмыта паровозная копоть. Никто не владел его сердцем. На испепеляющую любовь, возрастающую в геометрической прогрессии, он был неспособен.
– Я человек женатый, у меня дома жена. – Тут он повысил голос, чтобы перекрыть шум холодильника: – В эту минуту стол накрыт и меня дожидается горячая пища. Кто из вас может похвастаться такой любовью?
По мере того как рассказ Виржилио уводил всех от действительности, Джоконда все больше заботилась о сохранении своих тайн. Она осуждала Виржилио за бесплодную изобретательность и легкость, с которой он лгал, чтобы запугать маленькое общество.
К сожалению, ей не хватало умения рассказать о чем бы то ни было с фантазией. В памяти ее были провалы, которые она не могла заполнить собственными импровизациями.
– За все эти годы никто мне не говорил, что у нашего учителя нюх, как у легавой собаки! Так знайте же, что своими секретами я распоряжаюсь сама. И никто у меня их не отнимет. В моей берлоге разнюхивать нечего, – сказала Джоконда.
Она понимала, что ее ирония соответствовала личной точке зрения Виржилио, которую сейчас поддерживал и Полидоро. Однако, поддавшись искушению уйти от доморощенной логики, которая, возможно, позволила бы ей быть более красноречивой и убедительной, Джоконда решила активней участвовать в стихийно возникшем бесконечном празднике.
– С каких это пор Полидоро – единственный обладатель и образец такой страсти, которую Виржилио без конца расхваливает?
И улыбнулась, вызывающе глядя на Полидоро. Вступая в открытый спор с Виржилио, она ратовала за любовь, порождаемую воображением и укрытую тайной.
– Забраться на женщину – дело нехитрое. Достаточно пойти в пансион. А вот любовь поддерживается в темном помещении, лишенном движения воздуха.
Джоконда покачивала головой, тюрбан колыхался. Ей нравился этот странный праздник. Здесь она вблизи почувствовала разрушительную силу влияния артистов. Разве не они разбивали сердца разочарованными улыбками?
– Браво, Джоконда! – сказал Эрнесто, позабыв о семье. Вивина сейчас казалась ему вроде бы воспоминанием прошлого. Злорадно глянул на часы. Дома Вивина, должно быть, ест гуаяву в сиропе, а ей надлежало бы подождать его. Теперь он ждал, когда же куколка в лице Джоконды превратится в бабочку.
Полидоро принял еще бокал вина и, не собираясь ссориться, кивнул Джоконде.
– После всего, что тут говорилось, остается узнать, выполню я или нет просьбу Каэтаны, которую она высказала перед заходом солнца.
– Что же она попросила? – спросил осмелевший от вина Франсиско.
Вино смягчило Полидоро.
– Джоконда права. Пока это секрет, и я никому его не выдам.
Боясь, что рутина состарит их всех раньше времени, Виржилио всполошился.
– Так выполним же просьбу Каэтаны, – сказал он в знак того, что предлагает свои услуги.
Джоконда поправила тюрбан – при достаточном воображении она ничем не хуже французской писательницы, у которой позаимствовала его фасон.
– Рассчитывайте и на меня! – взволнованно воскликнула она. – Раньше у меня не хватало воображения, а теперь хватает.
Широкими шагами она подошла к Полидоро, к ней присоединился Виржилио.
Эрнесто показалось, что его дружба с фазендейро в опасности. Давно устоявшиеся чувства разрушались без предупреждения. Отметив про себя, что Мажико и Франсиско перехватывают у него инициативу, он сказал:
– Разве вам не ведомо, что даже при демократии сохраняется естественное право?
Франсиско возмутился, что Эрнесто так безжалостно намекает на его низкое происхождение: в конце-то концов, именно такие, как он, вершили революции. Подождал, не вступится ли Джоконда, однако всех пьянила перспектива будущего, которое поразит их шипами несбыточной мечты, и никто ничего не сказал.
Остракизм задел Франсиско за живое: всякое принижение его места в обществе сокращало ему жизнь.
– Да здравствует президент Медичи! – с горя провозгласил он.
– Ну, это уж слишком! – Виржилио устыдился здравицы в честь диктатуры, которая в грядущие годы будет проклята историей.
Полидоро, член правительственной партии, только улыбнулся.
– Так за дело, сеньоры. Нам предстоит сделать многое, мы не имеем права оплошать.
И он собрался выйти из кухни, но Франсиско с каким-то подобием улыбки на лице остановил его.
