Ирина Степановская - Вслед за Ремарком
Она остановилась, перевела передачу, подняла ручной тормоз. Все сделала правильно. Открыла свою дверцу, сказала: «Спасибо!»
Вежливая какая.
– Ты сейчас куда? – тоже из вежливости спросил он. Неужели он будет всех теперь возить до метро?
– Домой пойду, пешком через парк. Полюбуюсь на осень, – сказала она. – Вот только зайду в школу, переоденусь…
– Переоденешься? Зачем? – не понял он.
– Вам-то это уже все привычно. – В ее голосе звучали спокойствие, уверенность безо всякой рисовки. – А я от напряжения мокрая как мышь! Простужусь, если не переоденусь!
«Я тогда на занятия вообще должен памперсы надевать», – подумал он, вспомнив Лизу. Но Ворониной этого он не сказал.
– Зачем ты пойдешь пешком, когда есть машина? – вдруг неожиданно для себя сказал он. – Давай я тебя подвезу!
Смесь недоверия и восхищения была в ее взгляде.
– Ну, только до грифонов, чтобы уж особенно вас не затруднять!
Она снова хотела сесть на свое место.
– Нет, поедем на моей!
Он опять поменял машины.
– До каких грифонов? – спросил он, не понимая, что она имеет в виду.
– Вы не знаете? Но вы же были в том парке! Вы там меня еще из аттракциона вытаскивали.
– Грифонов не видел,
– Значит, вы просто не доходили до моста.
Нет, он все-таки знал, что за парком протекала речка, а через нее был проложен мост, но действительно не был там давно и совершенно не помнил никаких грифонов.
– Надо пройти чуть-чуть дальше и свернуть на пригорке за церковь. А вы, наверное, всегда ограничивались парком аттракционов и магазином запчастей, – сказала она.
Он удивился, насколько ее замечание было верным. Дальше магазина запчастей ему было делать нечего. Он тронулся, как всегда, мягко и краем глаза увидел, что она оценила его умение. Они опять поехали вдоль того же самого бульвара. Уже, наверное, миллионный раз за этот день.
– А уже после поворота с церковного пригорка, – продолжала она, – будет виден мост через речку, а за ним старый пруд с графским домом. Деревья там встречаются такие толстые, что невозможно руками обхватить. А в новом микрорайоне на той стороне я живу.
– Так ты все время на занятия ходишь этой дорогой через парк? – удивился он. – Не страшно?
– Нет. Там оживленная тропа. Ее многие знают, часто там ходят. Она удобная и красивая. Идти по ней приятнее, чем пользоваться транспортом.
Они уже миновали и проспект, и магазин запчастей, и парк с аттракционом и остановились у церкви.
Нина вышла из машины, осторожно закрыв за собой дверь. Ему это понравилось. Когда люди дверь машины закрывают не хлопая, они проявляют уважение к автомобилю.
– Ну, где твои грифоны?
– Вон они!
Она с улыбкой вошла на мост. Положила руку на спину одного из них. Провела пальцами по его сильным лапам. Погладила по голове.
Роберт ухмыльнулся, вспомнив, как перед занятием она гладила их школьного пса. Движения и выражение ее лица были точно такими же.
– Жаль, что я тоже открыла этих грифонов не так давно. С тех пор только, как стала ходить в вашу школу… – Она помолчала. – Ну, спасибо вам! Мне пора!
Он смотрел на нее и не понимал, что заставляет его разговаривать с ней. «Вот зачем-то повез ее сюда… Ничего в этой Нине он не видел особенного. Обычное лицо, мягкие волосы, худая фигура. Ну, только глаза, пожалуй, большие, блестящие. У других женщин какие-то тусклые, завистливые, злые, а у нее – восторженные. А у Лизы – насмешливые, – вспомнил он. И тут его осенило. Да ведь этот никчемный разговор с Ворониной был, по сути, беседой их круга! Вот почему никак не мог он отойти от нее. Это был разговор единомышленников по миру, в котором они очутились».
Домой он ехал с раздражающим чувством смятения.
Весь вечер он чинил крепеж, на котором держалась его куколка-эскимоска. Закончив работу почти ночью, он вышел во двор, открыл машину и прикрепил куколку на место. Белая вычищенная шапочка снова красовалась на ее изящной головке. Одинокий фонарь покачивался на деревянном столбе, и в его тусклом переменчивом свете азиатское лицо куколки было загадочно и прекрасно. Двор был пустынен, а высоко в небе над головой таинственно перемигивались звезды. Роберт постоял еще немного, потом, продрогнув, закрыл машину и пошел в дом. Он обивал от грязи ноги на решетке у подъезда, ежился от осеннего холода, и все это время чувствовал, как уже давно забытое чувство счастливого ожидания чуда потихоньку заполняет его душу. Во сне он увидел, будто за рулем в его машине сидит и снисходительно улыбается ему, и блестит глазами, и о чем-то ласково говорит с ним звенящая побрякушками Лиза. Проснулся он с двояким ощущением: и какого-то недовольства от этого сна, и одновременно радости, что настал новый день, а значит, он снова увидит и Лизу, и Нину, и своих товарищей, и жизнь будет продолжаться еще долго и долго.
10
Шарль Готье приехал в начале следующей недели, и домашний прием в его честь Кирилл решил устроить в субботу.
– Надо пригласить официанта из ресторана, чтобы помогал во время обеда, – сказала Нина в процессе обсуждения с Кириллом подробностей проведения этого мероприятия. – Нехорошо, когда жена мечется с посудой от стола в кухню!
– Конечно, – согласился Кирилл, – но есть одна загвоздка. Когда мы обедали в ресторане, Шарль намекнул, что много слышал о так называемых русских «посидьелках на кухнях за бутылкой водки и пьельменьями». У него даже, кажется, как он сказал, одна из многочисленных тетушек была знакома то ли с Галичем, то ли с Некрасовым. Тетушка в молодости вместе с ними на радио «Свобода» работала.
– С Некрасовым? – усомнилась Нина.
– Да не с тем, которого в школе изучают. С другим, диссидентом. И теперь у Готье такая причуда – он хотел бы побывать на «русских посидьелках».
– Для него это такая же экзотика, как для нас то, что французы лягушек едят. Мне, во всяком случае, когда я училась в школе, тоже хотелось лягушек попробовать.
– Тогда, может быть, действительно имеет смысл устроить этакие диссидентские посиделки на кухне? С пельменями под водочку? Чтобы ему угодить? – задумался Кирилл.
– Пельменей я налеплю, это не проблема, – ответила Нина. – Только скажи, какие могут быть посиделки в нашей квартире с шелковыми диванами и с официантом в смокинге и в галстуке-бабочке? Какой смысл нам играть в эти диссидентские игры, если мы с тобой в университете учились уже при Горбачеве, когда никаким диссидентством в стране вовсе не пахло, а все только бегали по магазинам в поисках съестного и того, что можно надеть на себя? Может быть, так честно ему и сказать, что для нас это диссидентство уже такое же далекое прошлое, как и Великая Октябрьская революция?
