Ирина Лазарева - Мы никогда не расставались
— Ту же силу воли он, видимо, проверил и на Полине.
— Возможно.
— Но ведь это глупо и жестоко! — Настя страшно взволновалась. — Расстаться из-за такого пустяка! Поля даже не догадывается, почему он ушел от нее. Она считает, что он просто с ней развлекался. Неужели нельзя было объясниться, постараться понять друг друга?
— Настенька, здесь мы с тобой бессильны, забудь об этом и не упоминай при нем о Полине.
— Конечно, конечно, я никогда бы не позволила себе вторгаться в его личную жизнь. Мне слишком дорого его расположение. Прошу тебя, родной, ты один можешь мне помочь, догони его и объясни, что все это досадное недоразумение.
— Ну что мне с тобой делать! Хорошо, так и быть, но сначала — поцелуй!
На другой день Вересов ошвартовался у пирса в Осиновце и зашел в гидроучасток, чтобы повидаться с Настей. Он предстал перед девушкой, как воплощение галантности, держась чрезвычайно прямо, с фуражкой на сгибе левой руки.
— Пришел извиниться, — сказал он, — я повел себя грубо, к тому же — не умно. Зная вас, я должен был догадаться, что вы не могли сделать что-то намеренно. Простите меня, Настя.
Настя несказанно ему обрадовалась, и мир был заключен немедленно. Тем не менее, Алексей заметил, что какая-то тень временами скользила по ее лицу.
— Вы еще не видели Вазгена? — спросила она. — С ним все в порядке?
— Не волнуйтесь, Настенька. На море сегодня тихо. Я сам только что с корабля и, как видите, в полном здравии. Однако вы чересчур озабочены. Что-то произошло? Не таитесь от меня, Настя, не таитесь. — По ее реакции он убедился в правильности своего вывода. — Ведь вы, чистая душа, ничего не умеете скрывать.
Он придвинул стул и сел напротив Насти, настойчиво заглядывая ей в лицо.
Она вздохнула:
— Хорошо, я все вам расскажу. Сюда приходил Смуров. Я поначалу очень испугалась, но он вел себя не официально, как будто пришел по частному делу.
Вересов нахмурился:
— Он к вам не приставал? Извините за бестактный вопрос, но от этого человека всего можно ожидать.
— Нет, что вы, он был очень вежлив, он искал вас, а потом…
— Что, что? Говорите же, Настя, вы должны рассказать мне все, не упуская ни одной детали!
— Он сел вон там, — она указала на стул у двери, — и молча наблюдал за мной с каким-то странным выражением. Нет, нет, это не то, о чем вы думаете. Как бы вам объяснить… в его взгляде не было определенного интереса, но не было и враждебности, ничего настораживающего или оскорбительного. Он словно обдумывал что-то сосредоточенно и серьезно. Мне было очень неприятно; знаете, как неловко себя чувствуешь, когда на тебя смотрят в упор. Я хотела, чтобы он поскорее ушел. Попросить его об этом я не могла, да и не имела права, ведь он офицер, вы понимаете меня, Алеша? Так вот, он разглядывал меня подобным образом минут десять и вдруг, без всякого предисловия, спросил:
— За что вы любите Арояна?
Я ужасно растерялась. Посудите сами: Смуров мне малознаком и несимпатичен, и вдруг такой личный вопрос. И все же я ответила, ведь вам известен мой несчастный характер, я совершенно не умею увиливать, хотя давно пора бы научиться — нельзя открывать душу первому встречному.
Я ответила честно:
— Не знаю.
Он рассердился:
— Как это не знаете?! Любите человека и не знаете за что? — Он даже вскочил со стула и стал ходить по комнате в каком-то пугающем возбуждении. — Чем он покорил ваше сердце — внешностью, умом, смелостью, какими-то талантами, чем?
— Здесь многие обладают этими качествами, и Вазген в том числе, но я люблю его не только за это, — сказала я.
— За что же тогда, за что?! — почти закричал он.
— Не знаю, — повторила я, — это трудно объяснить. Для меня он не такой, как другие, больше я ничего не могу вам сказать.
Он внезапно успокоился и сел рядом со мной, вот сюда, где вы сейчас сидите.
— Так может быть, все дело в вас? — спросил он, как мне показалось, с надеждой.
— Я не думала об этом, но, возможно, вы правы, — ответила я.
Он опустил голову и молчал, глядя в пол; лицо его было печально, и мне, не знаю почему, стало его жаль.
— А у вас есть девушка? — осторожно спросила я, справедливо полагая, что имею право на взаимную откровенность.
— Я был женат, — сухо ответил он, — но жена меня бросила. Ушла к другому. Меня всегда бросали те, кого я любил.
Следующий вопрос я не осмелилась ему задать, но он с поразительной проницательностью угадал мои мысли.
— Я знаю, о чем вы сейчас подумали, — резко сказал он. — Вы считаете, что я сам во всем виноват. Вам, конечно, рассказывали, какой я плохой человек. Возможно, так оно и есть. Только я не понимаю своей вины! От меня шарахаются, хотя я делаю то, что мне приказано. И еще — может быть, вы мне объясните, почему некоторым людям дружба, любовь ближних достаются даром, без всяких усилий с их стороны, а ты, как ни бейся, виноват уж тем, что появился на свет! — Последние слова он произнес с глубоким отчаянием.
Поймите, Алеша, несмотря на всю странность и неуместность этого разговора, Смуров чем-то необыкновенно тронул меня. Ведь как надо было измучиться, чтобы довериться совершенно незнакомому человеку.
— Послушайте, — мягко сказала я и даже коснулась его руки в порыве сострадания, — случается, что человек ни в чем не виноват, просто ему не повезло, а еще люди часто бывают слепы и равнодушны, только я знаю одно: прежде всего вам надо разобраться в самом себе. Подумайте, кому вы больше желаете добра — себе или тому, чьей дружбой дорожите. Может быть, вы где-то допустили ошибку, и еще не поздно ее исправить.
После моих слов лицо у него сделалось совершенно потерянное. Было заметно, что мои слова поразили его чем-то, хотя, по моим представлениям, я не сказала ничего такого, что могло бы стать откровением для взрослого человека.
И вновь он поступил неожиданно: молча склонился, поцеловал мне руку и ушел. Что вы обо всем этом думаете, Алеша?
На Вересова ее рассказ произвел глубокое впечатление, однако чувства, вызванные этим рассказом, раздражали его.
— Настя, в отличие от вас я не могу быть сентиментальным и милосердным, хотя бы только потому, что я мужчина, — сурово произнес он. — Этот человек с детства был негодяем и предателем. Я уже пожалел его однажды, потому что он был никому не нужен, и горько расплачиваюсь за свою снисходительность до сих пор.
— Я знаю, знаю, Вазген рассказывал мне о Смурове. Сейчас, перед вашим приходом, я думала о нем и, кажется, многое поняла. Вот вы, Алеша, сказали, что были к нему снисходительны. А ведь он искал вашей дружбы. Он не довольствовался ролью собачонки при вас, он хотел, чтобы вы его любили, как любите Вазгена. Да, он делал все не так, неправильно, даже подло и гадко. Ему нечем было обратить на себя ваше внимание, и он избрал другие пути, наверное, не смог придумать ничего иного, более достойного. А дальше, дальше… что ж тут непонятного? Многие люди с помощью денег или власти пытаются доказать свою значимость. Только, я думаю, он запутался, он не в ладу с самим собой, а посоветоваться не с кем. Единственный человек, кому он верит до конца, чьим мнением дорожит, выказывает ему презрение. Тогда он бросается в крайности, как в случае с Вазгеном, но лучше ему не становится. Не слишком ли поспешно вы его оттолкнули? Я уверена, что если бы тогда, в юности, вы постарались понять мотивы его поступков, взялись бы за него по-доброму, а не расправились всем курсом так безжалостно, он был бы сейчас другим человеком. Вазген мне как-то сказал: «Мы командиры, а значит, воспитатели». Но имеете ли вы право воспитывать людей после случая со Смуровым?
