Мэри Стюарт - Гром справа
Тут она подняла голову и все, что она еще собиралась сказать, замерзло на ее губах.
Девушка приникла к двери, тихая, как животное, и ее кожа приобрела восковой оттенок. Щеки запали, превратили ее лицо в уродливую маску. Огромные глаза стали пустыми, как у призрака. Сердце Дженнифер дрогнуло, она наклонилась вперед и взволновано заговорила: «Не смотри так, Челеста, дорогая…»
Губы шевельнулись, прошелестели: «Это правда?..»
«Я… Да, это правда. Но…»
«Ты… клянешься… мне… что… это… правда?..»
«Челеста?»
«Клянешься?»
Дженнифер сказала деревянным голосом: «Про шантаж я, может, и не совсем поняла, но остальное…»
«Убийство. Ты слышала это?»
«Да, слышала. — Дженнифер протянула руку. — Мне очень жаль, Челеста. Не могу даже объяснить, как. Я не хотела рассказывать…»
«Я рада, что знаю». Еле слышный шепот.
«Думаю, мать-настоятельница… Давай лучше я тебя отведу…»
«Нет». Челеста выпрямилась и взяла свое черное одеяние с кровати.
«Что ты делаешь?»
Не ответив, девушка открыла дверь и исчезла, как призрак, в темном коридоре.
19. Трагическая увертюра: убедительно
Дверь захлопнулась, свеча погасла. Запах воска закружился в темноте. Дженнифер сказала, всхлипнув: «О Господи!» — и бросилась следом, вытянув слепые руки. Невидимая поверхность стукнула пальцы, руки ощупывали, ползали, скользили мучительные секунды до того, как девушка нашла дверную ручку.
Она распахнула дверь и выбежала в коридор, ничего не видя побежала к лестнице в трапезную. «Челеста! Челеста!»
Но девушка уже исчезла. И куда она делась, Дженнифер даже и не собиралась гадать, в любом случае, дальше могли происходить только несчастья. Она побежала по лестнице все быстрее, к прямоугольнику света, который был дверью трапезной. Там тоже никого не оказалось, но призрачный залах тепла и пищи все еще витал в воздухе. Одна лампа высоко на стене испускала слабый неопределенный свет. Все стало неустойчивым. Дверь в тоннель была открыта, качалась на ветру, все заполняли холод и стонущие звуки урагана. Раскачивался тяжелый занавес на двери в церковь, будто кто-то отбросил его, пробегая… Конечно. Церковь. Там Челеста и должна быть. Пристань для ее побитого корабля… Дженнифер, уже прикоснувшись рукой к занавесу, остановилась, разрываясь между жалостью и облегчением. Но она не успела решить, что делать, как решение стало однозначным. Голос доньи Франциски резко спросил: «Куда ты идешь?»
Каждый нерв в теле Дженнифер напрягся и зазвенел струной. Рука отдернулась от занавеса, будто он был под током. Но тут она поняла, что голос раздался в церкви.
Случилось, значит. Челеста, случайно или намеренно, прибежала прямо в руки казначейши.
Дженнифер слегка отодвинула край занавеса. Одна створка скрывающейся за ним двери была закрыта. Девушка проскользнула в густую темноту между занавесом и дверью, заглянула в церковь. Сердце стучало, как молот.
Церковь не была освещена к службе, но несколько ламп горели на стенах, а в разных гнездах и нишах у алтаря мерцали пирамидальные свечки. В душном насыщенном ладаном воздухе звучала органная фуга Баха, сестра Мария-Клаудиа на хорах играла, ничего не замечая. Дженнифер застыла в своем укрытии от смеси ужаса и неопределенности, вдруг за музыкальной фразой прозвучали слова Челесты.
Она говорила жестким тихим голосом, какого Дженнифер раньше не слышала: «Вот что я пришла сообщить вам. Я ухожу отсюда, сеньора, сейчас, ночью и никогда не вернусь обратно. Никогда не вернусь, слышите меня?»
Казначейша смотрела на нее, как на безумную. «Челеста! О чем ты говоришь? Ты заболела? Мое дитя, мое дорогое дитя…»
Она шагнула к девушке, но Челеста, не шевелясь, четко произнесла: «Отойди от меня. Ты не смеешь прикасаться ко мне».
«Челеста! — Голос постепенно наполнялся яростью. — Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? Сошла с ума? Понимаешь, кто перед тобой?»
«О да. — Ответ был нежен, как смерть, и почти также холоден. — Ты — донья Франциска, которую все эти годы я любила, как мне казалось. Это все закончилось. Нет, не трогай меня, я хочу объяснить, почему пришла попрощаться… Из-за всех этих лет, потому что не могу забыть… — Ее голос изменился, в нем появилась нотка ужаса. — Даже сегодня не могу забыть, что ты была добра ко мне, по-своему».
«Сегодня? — Рука Дженнифер взлетела ко рту. Испанка напряглась, черные глаза сузились. — О чем ты говоришь, Челеста? Почему даже сегодня?»
Девушка впервые нарушила неподвижность, шевельнулись только ее белые руки, лихорадочно вцепившиеся в одежду, но жест был странно мощным. Она сказала жестко: «Ты поняла, да? Значит, это правда. Забавно, но я сразу поверила, как только она сказала».
Донья Франциска промурлыкала: «Кто тебе сказал?»
«Английская девушка. Ты не думаешь, что я здесь останусь, после того, что слышала?»
Женщина двинулась с места, будто опустился топор. Ее длинная рука рванулась вперед и схватила девушку за плечо. Она прошипела: «Что она знает?»
Челеста не шевельнулась, тихо сказала: «Убийство…» Сквозь тишину текла возвышенная ангельская музыка.
Легким сильным движением девушка вырвала плечо из руки испанки, тонкий хлопок ее голубого платья порвался. Она стукнула сжатую руку старшей женщины кулаком, и голос, все еще тихий под влиянием святости места, прозвучал шепотом более шокирующим, чем визг: «Ухожу! Сейчас же ухожу от тебя, от твоих хороших слов и гнусных дел! Ухожу сию минуту к моему любовнику… А! Ты этого не знала, да? У меня есть любовник, я с ним встречаюсь недели и недели, там, на горе… Ты скажешь, это грех, да, конечно, донья Франциска! Грех! Может быть, мне плевать! Если это и грех, он лучше, чем твоя святость!» Говоря, она отходила назад, к южной двери, остановилась. Осуждение, застывшее на ее лице, как лед, сломалось и растаяло, превратилось в слезы. Она приоткрыла рот, чтобы снова заговорить, но не издала ни звука. Слепо повернулась и вышла за дверь.
Одежда вилась вокруг нее, как облако. Секунду назад она была тут, перед тенью огромной двери, а теперь исчезла. Ветер задул свечи, поднял дым. Дверь, защита от черной ветреной ночи, хлопнула один раз, два…
Донья Франциска застыла, похожая на птицу, ударенная девушкой рука все еще сжата, протянута ей вслед, как когтистая лапа. Другая прижата к груди, к рубиновому кресту. Будто злой волшебник превратил женщину в статую из дерева, темного старого дерева, с глубокими трещинами на пустом лице, вырезанном неумелым скульптором.
Даже движение не разрушило иллюзии. Медленно, будто у куклы, ее руки под воздействием собственного веса опустились вниз и повисли по бокам, тихо раскачиваясь. Что-то еще упало искрой… Крест. Цепь порвалась от конвульсивного движения, сверкнула и легла на ковер, скрылась под шелком одежд. Испанка не заметила. Резное лицо осталось невыразительным, глаза грифа.
