Ева Модиньяни - Корсар и роза
— Что с тобой? — воскликнула она, в страхе пятясь к маленькому алтарю в поисках защиты.
— Что, испугалась? — зловеще спросил он, подходя ближе и не сводя с нее полыхающего безумием взгляда.
Внезапно, не говоря больше ни слова, он набросился на нее и стал избивать. Сперва ей не было больно, все скорее походило на шутку, но потом он обрушился на нее со всей силой, нанося удары кулаками по груди, по животу, по плечам, по лицу.
Одетта пыталась бежать, но ей не удалось вырваться. Продолжая яростно избивать ее, мужчина разорвал на ней одежду и силой овладел ею.
Когда все было кончено, Одетта, раздавленная болью и унижением, сумела подняться и уйти. Она бежала полуголая под проливным дождем, а вслед ей неслись раскаты безумного хохота.
Этот эпизод глубоко врезался в ее память, неумолимо воскресая во всех своих жестоких подробностях при каждом приближении грозы. Всякий раз она начинала дрожать от страха. Сейчас рядом с ней ехал Спартак, и Одетта, бросив взгляд на предгрозовое небо, в ужасе прошептала:
— Давайте вернемся.
Стал накрапывать дождь.
— Неужели непогода может остановить такую прекрасную наездницу, как вы? — язвительно заметил молодой человек.
«Какого черта, — думал он с недоумением и досадой, — она же в доску расшибалась, лишь бы вытащить меня на эту прогулку!»
Молния прорезала облака, и, когда раздался гром, графиня разрыдалась, склонившись к самой гриве лошади.
Спартак понял, что его спутнице и в самом деле плохо, и перехватил поводья ее лошади, чтобы заставить ее идти шагом.
— Вам нельзя возвращаться домой в таком состоянии, об этом и речи быть не может. Следуйте за мной и ничего не бойтесь.
Он пустился галопом, следя за тем, чтобы она ехала рядом, не отставая. Спартаку пришло в голову, что можно было бы укрыться в стоявшем неподалеку пустом сарае. Минут десять они скакали молча, пока наконец не добрались до места.
Оба бросились под навес, где хоть как-то можно было укрыть от дождя лошадей, и спешились. Спартак отвел Одетту внутрь, натаскал соломы и устроил для нее мягкое и сухое ложе.
Графиня перестала плакать, но по-прежнему смотрела на него испуганными глазами. Спартак, растроганный и немного сбитый с толку таким непредвиденным проявлением слабости, нежно обнял ее.
— Ты вымокла насквозь, — прошептал он ей на ухо. — А сердце стучит прямо как бешеное.
Через несколько мгновений Одетта высвободилась из его объятий и взглянула прямо в смеющиеся и ясные глаза молодого человека.
— Спасибо, мне уже лучше, — сказала она, вновь обретая уверенность в себе.
— Я хочу тебя. — Он снова, с настойчивой нежностью обнял ее.
Одетта ничего не ответила, но не оказала сопротивления, когда Спартак стал покрывать ее лицо поцелуями, всем телом отдаваясь томительно долгим ласкам. Их сближение было тихим и нежным, без диких порывов, без пылкости, без бурной страсти.
Гроза миновала, и теперь солнце золотило их обнаженные тела.
— Пожалуй, нам пора одеваться и возвращаться домой, — предложил Спартак, обнимая ее.
— Побудем здесь еще немного, — еле слышным шепотом попросила Одетта.
— Нам надо привести себя в порядок и вернуться домой, — упрямо повторил Спартак, отстраняя ее от себя. — И будем делать вид, что между нами ничего не произошло.
— Чтобы вернуться к прерванному разговору, когда нам этого захочется? — Одетта опять была полна кокетства.
— Это невозможно, графиня, — ответил он, помрачнев. — Ваше место — рядом с графом и его друзьями, а я постараюсь не забывать о своем положении. У нас обоих есть многое, чем стоит дорожить. Мы просто укрылись в старом сарае от грозы.
Они оделись и вышли из сарая. Спартак закрыл за собой дверь.
Ни он, ни она не заметили брошки Одетты в форме розы, оставленной и забытой на ложе из соломы.
ВСЕГО ЛИШЬ РОЗА…
Глава 1
Чувство глубокой печали охватывало старую даму всякий раз, когда она переступала порог парадной столовой. Глядя на длинный прямоугольный стол, на два серванта в стиле 40-х годов, симметрично расставленных у противоположных стен, на вытянувшиеся ряды пустых стульев, она особенно болезненно и остро ощущала свое одиночество. Лене было памятно то время, когда в этой комнате кипела жизнь, когда там собирались дети, муж, друзья. Ей хотелось хоть на минуту вернуть прошлое, вновь услышать родные голоса.
Она могла бы перенести свои трапезы в малую гостиную или даже в спальню, но вместо этого налагала на себя ежедневную епитимью, обедая и ужиная в парадном зале, не в силах расстаться с отчаянной, противоречащей разуму теплящейся надеждой на чудесное воскрешение прошлого. Вновь и вновь она возвращалась мыслями к рождественским праздникам, когда вместе с детьми устанавливала на комоде ясли, символ рождения Христа, вспоминала, как они обмывали университетский диплом Спартака, как праздновали помолвку Миранды с Джулиано Серандреи.
Лена с мучительной тоской цеплялась за далекое прошлое, окончившееся для нее со смертью мужа. Недавнее прошлое она вспоминала с куда меньшей охотой. Многое ушло из памяти, позабылось. Транснациональные корпорации и связанные с ними ненасытные банды уголовников уничтожили тех, кого она любила, а теперь стремились прибрать к рукам все имущество семьи Рангони. В недалеком прошлом просто не было ничего такого, о чем стоило бы вспомнить.
Она села во главе стола в полном одиночестве. Белая льняная скатерть, посуда тонкого фарфора, серебряные приборы с черненым узором, хрустальный кувшин с водой и белая дамасская роза в вазочке: такова была сервировка для горсти риса и пары листиков салата. Ее диетолог разрешал ей съесть за ужином кусочек домашнего торта, но она чаще всего отказывалась от этой привилегии, так как почти утратила вкус к хорошей кухне.
Лена включила телевизор, чтобы послушать новости. Центральная тема выпуска не менялась в течение нескольких недель: это был репортаж из зала суда, где слушалось громкое дело ее сына Джованни и ее зятя Бруно, замешанных в политическом скандале, связанном с многомиллиардным оборотом компании «Рангони Кимика».
В объективах телекамер появился Джованни, переступавший порог дворца правосудия в сопровождении своих адвокатов.
— Доктор Рангони, сегодня суд будет задавать вам вопросы относительно доли прибылей, отчисляемой в черные кассы политических деятелей. Как вы намерены защищаться? — спросил один из телерепортеров.
Старая дама внимательно вгляделась в лицо сына. Оно показалось ей спокойным, и точно так же прозвучал его голос, когда он отвечал журналисту:
