Ольга Карпович - Соперницы
— Пойдем, — я тронула Эда за руку. — Гражданская казнь откладывается.
Несостоявшийся жених безнадежно махнул рукой.
Распрощавшись с убитой горем девицей — в конце концов Эд все же всучил ей пару купюр, — мы вышли на улицу. Над городом уже сгущались теплые сумерки. Эд, расстроенный, притихший, принялся ловить такси. Уже в машине я придвинулась к нему, приникла к плечу и шепнула, почти касаясь губами уха:
— Не переживай! Зато первую брачную ночь нам никто не обломает. Для этого печатей не требуется.
18
Мы с Эдом едва успели на теплоход до отплытия. Честно сказать, я полагала, что Стефания уже мечется по палубе в панике, что обожаемый сынок отстанет от рейса, однако на пути никто не встретился. Белоснежный «Михаил Лермонтов», плавно покачиваясь, мирно разворачивался в сиреневых весенних сумерках. Мы, взявшись за руки, молча стояли на корме, наблюдая, как движется, удаляясь, полоса огней на берегу.
* * *…После нашего стремительного бегства Стефания несколько минут в волнении мерила шагами каюту. Эта женщина… Это широкое, кажется, излучающее спокойствие и добродушие лицо, бледно-голубые, словно выцветшие на солнце глаза, левый немного больше правого, острые, как будто бы стальные зрачки и тонкие злые губы. Женщина, много лет являвшаяся в снах, в которых она с открытой дружеской улыбкой бросалась обнимать Стефанию, притискивала сильными руками к пышной груди, сжимала все крепче, крепче, пока та не начинала задыхаться, яростно пытаясь вырваться. Как посмела она явиться сюда? Находиться с Ней в одной комнате, дышать одним воздухом, слышать одни и те же звуки… От этого тошнотворного ощущения ей стало плохо, по-настоящему физически плохо.
Господи, неужели когда-то она так сладко рыдала, уткнувшись в эту пышную грудь, неужели эти пухлые руки с короткими сильными пальцами гладили ее по волосам, эти губы произносили ласковые слова, увещевали, утешали… А после злобно кривились, выкрикивая отвратительные, грязные ругательства. «Моя персональная Саломея, виновница самого сильного, самого страшного моего поражения».
Господи, жизнь словно специально подсылает ее, чтобы вносить смуту и разлад в ее отношения с любимыми. Забавное, должно быть, чувство юмора у судьбы — облачить беса-разрушителя в облик круглой крикливой тетки в бутафорском русском народном сарафане.
Что она наговорила тут, что наплела? А главное, что смог расслышать, понять из ее криков Эдвард? Бедный мальчик, он требует правды, доискивается до истины, даже не понимая, зачем. Совсем еще юный, ни разу не получавший от жизни под дых, а потому уверенный, что именно в правде и заключается спасение. Он не допускает мысли, что его собственный, знакомый и понятный мир способен рухнуть от такой вот неосторожно вытащенной на свет правды.
А может… Может, это она пытается оправдать собственное молчание, вызванное страхом, смертельным страхом. Что, если он узнает? Как он отреагирует? Попытается ли понять ее или беспрекословно осудит, отвернется в отвращении? Это ведь, пожалуй, единственное, чего она еще боится в жизни — потерять любимого сына.
В смятении Стефания прошла в спальню, распахнула шкаф и уткнулась лицом в собственное платье. Темная атласная материя приятно холодила разгоряченную кожу, знакомый запах духов успокаивал. Это был ее давний испытанный способ успокоиться и взять себя в руки. Ничего, ничего, осталось немного. Скоро она выполнит свое обещание Голубчику, заберет Эда и уедет отсюда. Домой, в Италию. Туда, где круглый год светит солнце и листья на деревьях никогда не опадают. Где никто не сможет без приглашения проникнуть к ней в дом, тщательно охраняемый днем и ночью. Она придумает, что солгать Эду, выпутается, лишь бы сбежать отсюда.
Дыхание ее выровнялось, сердце стало биться тише. И в этот момент в дверь постучали.
Должно быть, Эд вернулся. Сейчас опять накинется с расспросами, паршивец! Она прошла через гостиную, резко распахнула дверь и отпрянула. На пороге стоял Евгений.
Вечернее солнце било ему в спину, затеняя черты лица. И оттого оно казалось моложе, мягче, словно и не было этих врозь проведенных лет. Отточенная игла вонзилась куда-то под левую лопатку, горло сдавило судорогой. Господи, неужели и в самом деле где-то существует параллельная жизнь? Та, в которой все правильно и единственно верно, где любящие не мучают, не ранят и не предают друг друга, та, в которой остался золотой вечер под низкой дощатой крышей дачного чердака?
Стефания отошла в глубь комнаты, сцепила пальцы, стараясь унять колотившееся в груди волнение, сказала намеренно резко:
— Если ты думал застать Наташеньку, то опоздал, она уже ушла. Или вы договорились ходить ко мне по очереди? Ваша семья проявляет удивительную настойчивость, стараясь донести до меня, как я вам безразлична.
Она видела, как дрогнуло, исказилось лицо Меркулова. Он не ждал от нее этих слов, пришел для чего-то другого, но теперь было поздно — прямые, словно кистью нарисованные брови взлетели, скулы заострились, в глазах вспыхнули гневные изумрудные искры.
— А ты нисколько не изменилась, — едко заметил он. — Нет, я имею в виду не твою неувядающую красоту, хотя ей, конечно, отдаю должное. Я о твоем непобедимом эгоизме. Все еще уверена, что мир крутится исключительно вокруг тебя? О других думать так и не научилась?
— Знаешь, некоторым действительно приходится крутить этот мир самим. Не все могут позволить себе плыть по течению и предаваться созерцанию.
Она выпаливала хлесткие ответы, словно помимо воли. Где-то внутри все сильнее щемило. Да что же это, обречены они, что ли, в самом деле, как заводные игрушки, вечно танцевать этот опостылевший танец из взаимных жестоких упреков и горьких невысказанных обид? И прошедшие годы, и опыт, и благие намерения здесь бессильны?
— Не ври хотя бы самой себе, — отозвался Евгений. — В былые времена ты могла позволить себе все, что угодно. Нет, тебе самой нравилось постоянно куда-то рваться, лететь, бежать. А на других — на тепло, близость, понимание — времени просто не оставалось. В твоей жизни даже для ребенка места не было! Ты боялась потерять хотя бы часть своей драгоценной свободы. Боялась, что пеленки и горшки подпортят твой образ загадочной звезды.
— Ну что же, как мы помним, ты недолго печалился по этому поводу и очень скоро нашел тепло, близость и понимание на стороне. — Ресницы ее дрогнули, губы чуть побледнели, и Евгений понял, что ему удалось наконец-то пробить ее железную броню. — Твоя законная жена и моя дорогая подруга. Неизменная Тата, верная Тата! Оказывается, ей прекрасно удавалось подменять меня не только на утренних репетициях, но и в собственном доме, в моей постели! И в качестве матери твоего ребенка тоже! Кстати, где же он, плод вашей любви? Я ведь так и не знаю, сын у вас или дочь?
