Сёрфер. Вкус холода (СИ) - Востро Анна

Раньше у меня бывали приступы мигрени. Вот такие – до тошноты и даже рвоты. Это всегда было связано с нервным перенапряжением и усталостью. Ну и алкоголь тоже мог поспособствовать. Вадим был прав, обращая моё внимание, что я увлеклась коктейлями вчера. Но такие приступы случались и без капли выпитого спиртного, а с тех пор, как мы начали жить вместе, их не было ни разу. И вот опять.

В итоге моё катание в горах сегодня отменилось. Вместо этого я приняла две таблетки и легла обратно спать с холодным мокрым полотенцем на лбу. Вадим хотел остаться со мной, но я знаю, что это недомогание всегда проходит у меня долго, может и на целый день растянуться. При этом мне необходима полная тишина и темнота. Так зачем ему скучать рядом? Поэтому они втроём, как и планировалось накануне, уехали кататься в горы, а я осталась в отеле. К счастью, на этот раз, после нескольких часов глубокого сна, мигрень прошла, и я снова чувствую себя человеком.

– Тебе надо поесть. Сходи, пообедай в отельный ресторан. Только спать больше не стоит, а то ночью не заснёшь.

– Да, ты прав. А как у вас там дела?

– Нормально. Катаемся. Сегодня тепло, солнышко – красота! Сёрфер-фрирайдер опять укатил на красные трассы. А мы с Машей катаемся вместе, – весело рассказывает он и только этот «сёрфер-фрирайдер» звучит с пренебрежительными нотками, – Я позвоню, когда соберёмся ехать обратно. Думаю, ещё часа два, и поедем. А ты сходи, пообедай!

– Хорошо, папочка – схожу.

Я с улыбкой кладу мобильный обратно на тумбочку.

Меня не волнует тот факт, что Маша опять катается с Вадимом вдвоём. Я уверена в муже. И Беляева наверняка заняла выжидательную позицию, или сменила предмет влюблённости после прошедшей ночи. Кстати, о прошедшей ночи – вот это меня волнует. Это меня просто выбешивает! Хотя и понимаю, я – с мужем, а Кир и Маша имеют право делать что хотят.

Иду в ванную, принимаю контрастный душ, чтобы проснуться и взбодриться. Но он не сильно помогает мне в этом. Наносить макияж нет ни сил, ни желания. Да и зачем? Я же на отдыхе, одна. Сейчас пообедаю, после обеда немного прогуляюсь. Надеваю тёплые кроссовки, накидываю лёгкую демисезонную куртку, подхватываю рюкзак и покидаю номер.

По дороге в отельный ресторан мне звонит Маша. Мне не хочется с ней разговаривать, но я всё же отвечаю.

– Как самочувствие, бедняжечка моя? Вадим сказал, ты уже оклемалась? – её голос звучит как-то преувеличенно бодро и заботливо.

– Да. Вполне.

– Что делаешь?

– Иду обедать.

– А после какие планы?

– Пока не решила. А что?

– Ничего, просто решила узнать, не скучаешь ли ты там одна.

– Нет. Я найду, чем себя занять, не переживай!

– О, да! В этом я не сомневаюсь! – звучит с досадой и следом прилетает неожиданное и непонятное, – Как ты это делаешь, Тихонравова?

– Делаю что?

– Ничего! Ладно, до вечера.

Связь прерывается, а я некоторое время с недоумением смотрю на экран мобильного – странный звонок. Вспоминаю, что Маша за завтраком была какая-то притихшая и задумчивая, а Кира я вообще с утра не видела.

К счастью для него и для меня. Иначе …. А что «иначе»?

***

После обеда решаю зайти в номер, и накинуть худи под куртку для прогулки по улице. В одной футболке прохладно. Проходя по коридору отеля, замечаю, что дверь номера наших соседей приоткрыта. «Уборка» – мелькает в голове мысль, но тележки горничной рядом с нею нет, а внутри узкой прихожей видно, лежащий на полу рядом с дверью, зачехлённый сноуборд Кира. Я останавливаюсь, чувствуя волнение и растущую тревогу следом.

Так вот с чем был связан этот странный Машин звонок!

На пороге появляется хозяин сноуборда, хочет закрыть дверь, но замечает меня. Видно, что он зашёл совсем недавно, не успел даже куртку снять.

– Накатался уже? Что так быстро? – выпаливаю злобно и скрещиваю руки на груди.

Он окидывает меня хмурым взглядом.

– Я убрался на склоне. Схватил переднего канта и повредил плечо.

– Бедняжка! И что с плечом? – в моём тоне звучит ироничное недоверие.

Терновский медленно и осторожно снимает правой рукой куртку, вешает её на крючок вешалки в прихожей, при этом морщит лицо и подхватывает левое предплечье.

– Ничего серьёзного. Я заехал в травму и сделал рентген – ушиб и растяжение.

– И как же это тебя так угораздило, интересно? – по интонации ясно, что я не верю в эту историю с повреждённым плечом.

– Думаешь, я вру? – всё тот же хмурый взгляд, – Зачем?

– Вот и я думаю – зачем?

– Твою мать! Иди себе дальше, куда шла!

Дверь захлопывается перед моим носом.

Ох, и не фига ж себе! Может и правда убрался, раз такой злой?

Открываю дверь своего номера, снимаю куртку, надеваю худи. Почему-то злость отступает, и происходящее начинает меня забавлять. Пока чищу зубы, критически разглядываю себя в зеркало. Вид бледный и усталый. Надо бы всё же нанести на лицо тональник и замаскировать синяки под глазами. Протягиваю руку к косметичке, но тут же останавливаюсь.

Так! И ради кого ты, вдруг, решила освежить свой внешний вид? Обойдётся!

Яркое солнце по-прежнему светит в окно. Вместо того, чтобы сразу пойти, как и собиралась, на прогулку, выхожу на балкон, облокачиваюсь локтями о перила. Чуть погодя Кир выходит на соседний. Зеркалит мою позу и снова морщит при этом лицо.

– Я правда убрался на склоне! Что-то попалось под доску при повороте. Не успел ничего понять. Вот и угораздило.

Я ничего не отвечаю, подставляя лицо солнечным лучам, прикрываю глаза. Он тоже молчит, но я чувствую на себе его взгляд. Поворачиваю голову навстречу, прикрываю лоб ладонью, защищаясь от солнца. Наши глаза встречаются. Он смотрит как-то странно, словно любуется.

– Ты без косметики такая … – он замолкает, не договорив.

– Какая?

– Ну, более нежная, беззащитная, домашняя что ли. Какая была там, … в Коктебеле.

Эти слова вызывают во мне внутренний трепет (я почти не пользовалась косметикой тогда, давая коже лица отдохнуть и загореть). Но тут же внутренне подбираюсь.

– Кир, не начинай! Я же просила!

На его губах появляется печальная усмешка.

– Да понял я – понял. Я всё понял! Ты – верная жена. Любишь мужа. У тебя всё хорошо. А я просто недоразумение на твоём пути, сбивающее с толку. Твоему мужу очень повезло! – снова печальная усмешка, – Так что, расслабься. Давай просто погуляем пока погода хорошая? Вечером обещали дождь.

– Никуда я с тобой не пойду!

– Да перестань! Завтра вернёмся в Москву, и ты меня больше не увидишь. Обещаю! А сейчас всё равно делать нечего, пока твой муж не вернулся. Мы ведь можем просто вместе погулять?

Просто вместе погулять?

Почему-то именно сейчас я вспоминаю ту историю о трагедии на Чегете, и вопрос вырывается сам.

– Скажи, а эта погибшая девушка, Надя – у тебя с ней что-то было?

Сначала ответом мне служит только внимательный прищур глаз, в котором сквозит явное удивление моей наблюдательности.

– Нет. Я же говорил тебе, что никогда не связывался с замужними женщинами.

– Но она тебе нравилась. Ты хотел её. И она тебя, наверняка, выделяла как мужчину среди остальных. Верно? Ты поэтому вызвался добровольцем в поиски?

– Верно, – спокойно соглашается он, – Но вызвался не только поэтому. Там погибло четверо, Оля! Всех я знал лично. – вздыхает, окидывая тяжёлым взглядом, в котором сквозит боль, – Если бы она и остальные были в группе со мной или с гидом – этого бы не случилось. Она погибла, потому что её муж возомнил себя крутым, захотел нам с Бизоном что-то доказать и хреново руководил группой. Горы не прощают глупости и безответственности. А если бы его не увезли в больницу с переломами, когда вытащили, я бы ему ещё добавил за то, что его дурость убила её и ещё трех человек. Самая нелепая и печальная смерть, когда люди внезапно погибают вот так – из-за чьей-то глупости!

Кир замолкает, выжидательно глядя на меня – спрошу ещё что-то или нет. Я не спрашиваю. Я вспоминаю его слова, сказанные мне три года назад у того белого обелиска на горе Клементьева: «Все мы однажды умрём. Но смерть – знаешь, она заставляет меня чувствовать бессилие и уязвимость. Потому, что я привык думать, что сам управляю своей судьбой. А внезапная смерть не безразличных мне людей – это, пожалуй, единственное, что я не могу контролировать».