Сьюзен Филлипс - Помечтай немножко
— Прости меня, Гейб. Я не должна была делать тебе больно.
— Ладно, забудь об этом. — Боннер резким движением схватил с кухонной стойки свои ключи. — Одевайся. Я отвезу тебя домой.
— Я вовсе не хочу быть стервой, — снова заговорила Рэчел, подойдя чуть поближе. — Ты вдруг повел себя по-людски, и мне не следовало на тебя набрасываться. Мне в самом деле очень жаль.
Боннер ничего не ответил. Звякнул звонок сушилки. Рэчел поняла, что ей нечего больше добавить к сказанному.
Было ясно только одно: Гейб либо примет ее извинения, либо отвергнет их.
Вернувшись в комнату-прачечную, Рэчел извлекла из сушилки розовое платье. Оно ужасно измялось, но надеть ей было больше нечего, и она, прикрыв дверь, выскользнула из халата Гейба. Не успела она просунуть голову в вырез ворота, как дверь открылась и вошел Гейб.
Вид у него был мрачный и враждебный: нахмуренные брови, плотно сжатые губы, руки, глубоко засунутые в карманы джинсов.
— Я только хотел прояснить одну вещь, — сказал он. — Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, а уж в твоей и подавно.
Рэчел опустила глаза и уставилась на пуговицы — это было легче, чем смотреть Гейбу в глаза. Затем она принялась застегивать их.
— Я вовсе тебя не жалею, — сказала она. — Тебя невозможно жалеть. Ты для этого слишком самостоятельный и независимый. Но я знаю, что ты потерял жену и сына, и от этого мне очень плохо.
Гейб промолчал, но, осторожно взглянув на него, Рэчел увидела, что он немного расслабился. Он вынул руки из карманов. Глаза Гейба скользнули по ее груди, и Рэчел поймала себя на том, что ее пальцы, застегивавшие очередную пуговицу платья, застыли. Сделав над собой усилие, она пропихнула пуговицу в петлю.
— Что ты имела в виду, когда сказала, что Этан меня опекает?
— Ничего. Просто в очередной раз язык у меня сработал быстрее, чем мозги.
— Ради Бога, Рэчел, ты хоть раз можешь хотя бы попытаться говорить со мной прямо?! — в сердцах воскликнул Гейб и зашагал прочь.
Рэчел нахмурилась. При желании Гейб Боннер мог быть весьма проницательным и цепким, словно колючая проволока. Покончив наконец с пуговицами платья, она пошла за Гейбом на кухню. Войдя туда, Рэчел увидела, как он напялил на голову бейсболку и принялся надевать свои солнцезащитные очки, забыв, по всей видимости, что на улице моросил мелкий дождик.
Она подошла к нему так близко, что подол ее платья коснулся его ног. Рэчел едва удержалась от искушения обвить рукой его талию.
— Люди говорят с тобой так, словно боятся, что ты вот-вот распадешься на мелкие кусочки, — сказала она. — Я не думаю, что тебе это на пользу. Это мешает человеку идти по жизни вперед. Ты сильный человек. Это нужно помнить всем, включая тебя самого.
— Сильный! — Гейб содрал с себя очки и швырнул их на стойку. Следом за ними туда же полетела и бейсболка, которая, скользнув по поверхности, упала на пол. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— Еще как имею, — стояла на своем Рэчел. — Ты в самом деле сильный, Гейб.
— Не путай меня с собой!
С силой вколачивая каблуки в мраморный пол, Боннер обошел Рэчел и зашагал в сторону гостиной.
Рэчел слишком часто оказывалась один на один со своей болью и знала, каково это. Поэтому она и помыслить не могла о том, чтобы оставить Гейба одного. Войдя в комнату следом за ним, она обнаружила, что в ней никого нет, но раздвижные двери на балкон открыты. Подойдя к ним, она увидела Гейба, стоящего на балконе и судорожно вцепившегося в поручень балюстрады. Он смотрел вдаль, на гору Страданий.
Дождь к этому времени заметно усилился, но Гейб, казалось, не замечал падающих сверху струй. Капли блестели у него в волосах, футболка потемнела, пропитавшись влагой. Никогда еще Рэчел не доводилось видеть никого, кто выглядел бы так одиноко. Помедлив немного, она шагнула к нему, под дождь.
Казалось, он не слышал, как она подошла, и потому Рэчел слегка вздрогнула от неожиданности, когда Гейб без всякого предупреждения заговорил:
— Я постоянно держу рядом с кроватью револьвер, Рэчел. И я делаю это отнюдь не для самозащиты.
— О, Гейб…
Рэчел нестерпимо хотелось дотронуться до него, попытаться утешить, но Гейб Боннер был словно окружен какой-то невидимой стеной, сквозь которую она не могла проникнуть. Подойдя к нему совсем близко, она тоже положила руки на перила.
— И тебе совсем не становится легче?
— Одно время вроде бы стало полегче. Но тут появилась ты.
— И от этого все усложнилось?
Гейб заколебался.
— Теперь я уже не знаю, — сказал он наконец. — Но с твоим появлением многое изменилось.
— И тебе это не нравится.
— Боюсь, все обстоит наоборот: мне это слишком нравится. — Гейб наконец повернулся к Рэчел. — Вообще-то у меня такое впечатление, что за последние пару недель я стал чувствовать себя лучше. Ты оказалась довольно сильным отвлекающим фактором.
— Ну что ж, я рада, — слабо улыбнулась Рэчел.
Гейб нахмурился, но было видно, что он вовсе не сердится.
— Я ведь не сказал, что ты была отвлекающим фактором со знаком плюс. Ты была просто отвлекающим фактором.
— Я понимаю. — Платье Рэчел снова намокло, но холода она почему-то не чувствовала. Впрочем, в любом случае на балконе было теплее, чем в доме, где на всю мощь работали кондиционеры.
— Я все время по ней скучаю. — Глаза Гейба впились в лицо Рэчел, голос его стал более глубоким и хриплым. — Почему же тогда я так тебя хочу, что у меня все болит?
Одновременно с его словами откуда-то издали донесся рокот громового раската. Рэчел вздрогнула.
— Я думаю… Я думаю, нас тянет друг к другу от отчаяния, — сказала она.
— Я ничего не могу тебе дать, кроме секса, — пробормотал Гейб.
— Может, именно это мне от тебя и нужно.
— Не может быть.
— Мне лучше знать, что может, а чего не может быть.
Не в силах больше сопротивляться искушению, Рэчел отвернулась от Гейба и отошла от него как можно дальше, к противоположному концу балкона. Тучи на небе заметно сгустились, на горы опустился туман.
— Из меня вытравили все женское, Гейб, — снова заговорила Рэчел после долгой паузы. — В первую брачную ночь муж прочитал мне лекцию о том, что мое тело — сосуд Божий и что он постарается тревожить его как можно реже.
Уложив меня в постель, он ни разу не дотронулся до моей груди и вообще не ласкал, а просто взял и вошел в меня.
Мне было ужасно больно, и я начала плакать, и чем больше плакала, тем счастливее он становился, потому что слезы были доказательством моей добродетели, свидетельством того, что меня в отличие от него не интересуют плотские утехи. Но это было не так. Меня, сколько я себя помню, всегда очень интересовал секс. Так что не надо мне рассказывать, чего я хочу, а чего не хочу.
