Елена Сазанович - Сад для бегонии
Он утвердительно кивнул.
– Ты мне нравишься, – откровенно признался он.
– Вы мне тоже, – не менее откровенно призналась я. – Иначе я бы не впустила вас в свой дом.
– Прекрасно. Это уже что-то. Нам будет легче разговаривать.
– Говорить будете вы, – поправила я Женю. – Я буду просто слушать.
Он вновь улыбнулся. Все-таки какая у него была располагающая улыбка! Я уже так никогда не научусь улыбаться.
– Хорошо, Александра. Я просто спрошу. Скажи, если бы ты узнала имя человека, который виновен в смерти твоей матери. И, возможно, отца. Что бы ты сделала?
– Убила, – так же просто ответила я. И сама поразилась насколько естественно прозвучало это чудовищное слово. И чтобы убедиться, что я не ошиблась, вновь повторила. Но уже для себя.
– Да, убила. Я умею стрелять.
– Я это знаю.
– Что вы еще знаете?
– Я знаю имя человека, из-за которого ты потеряла все. Из-за которого ты осталась совсем одна. Из-за которого ты стала несчастной.
– Назовите его.
Он встал, приблизился к окну. Некоторое время молча вглядывался вдаль.
– Это не так просто, девочка, – он тут же осекся, назвав меня девочкой. Он знал, что мне это не понравится. Он знал, что это обращение может быть адресовано кому угодно. Только не мне.
– Это не так просто, Александра, – поправил он себя, – я не могу… Не имею права назвать тебе его имя. Это очень важное, высокопоставленное лицо. Он когда-то подставил твоего отца. Потом исхитрился влюбить в себя твою мать. Но она узнала правду. И не выдержала… Вот, – он вытащил из нагрудного кармана пиджака сложенный вчетверо листок. И протянул мне. Ты, надеюсь, узнаешь почерк своей матери.
Я как можно спокойнее взяла письмо. И все-таки не выдержала. Мои руки задрожали, когда я разворачивала его. На моих глазах выступили слезы. Да, я отлично знала почерк своей матери.
– Я не мог отдать тебе его раньше. Ты была не готова. Ты могла наделать массу глупостей. И теперь… Постарайся взять себя в руки. Постарайся спокойно его прочесть. Ты уже научилась быть сильной.
Я слегка кивнула, сглотнув слезы. И пробежала по письму. Я старалась читать его быстро. Я знала, маленькая остановка, пауза, желание обдумать фразу, могут привести меня к срыву. Я могла не выдержать. Закричать на всю комнату. Затопать ногами. Забиться головой о стену. Но мне нужно было сдерживать свои эмоции. Мне необходимо было узнать правду.
Это было письмо отчаявшегося человека, стоящего одной ногой в могиле. Человека, у которого не осталось ни одного шанса выжить. И даже такой шанс как я – исключался. И я впервые поняла свою мать, которая добровольно ушла из жизни. Не подумав. Какую жизнь она этим уготовила мне.
Ее не просто предали. Ее предал друг, которому она безгранично верила. Единственному. Кому она доверила свою жизнь после отца. Чтобы спастись и спасти меня. Но это было не спасение. Это был конец. Это было не просто предательство. Это было предательство человека. Который убил ее мужа. Став после этого ее другом. И любимым. Чтобы уже убить ее…
Мои мысли путались. Мой мозг отчаянно пытался вспомнить. Да, я помню, спустя три года после смерти отца мать полюбила. Не знаю, любила ли она по-настоящему или придумала эту любовь. Скорее всего – второе. Но в любом случае я не перечила этой любви. И в любом случае, мать перестала каждый вечер сидеть в оцепенении на одном месте. Неотрывно глядя на дверь. И шептать пересохшими губами:
– Сашенька, скоро придет твой отец. Без него не будем начинать праздник…
Только когда мать встретила другого человека. Она перестала ждать. Мне было не просто наблюдать за этим. Но гораздо больнее было видеть, что она ждет. Тем самым убеждая и меня, что отец жив. И что он придет, чтобы наконец отпраздновать мое тринадцатилетие. И после этого все пойдет своим чередом. Мы застыли во времени. И время застыло в нас. И только, когда мать вновь полюбила (или придумала эту любовь, какая разница?). Время вновь стало существовать для нас. Вновь приняло конкретную, движущуюся форму.
Вместе с матерью перестала ждать и я. И мы на время ожили. Но это была всего лишь передышка перед новой бедой, перед новым несчастьем. Но мы это не знали. Мы не знали, что всего лишь четырнадцать лет счастья было уготовано судьбой для нас троих. С момента моего зачатия до смерти отца. Всего лишь четырнадцать лет. Огромного, настоящего счастья. За которое нам пришлось заплатить сполна. Судьба не любит слишком счастливых. Она их уничтожает. Но это я знаю только теперь…
Окаменев, я сидела на одном месте. Сжимая в кулаке письмо. Мое лицо побледнело. Мои глаза были пусты. И слез уже не было. Слишком большая беда уже не вызывает слез. Потому что убивает все чувства. Для слез нужны чувства…
Женя приблизился вплотную ко мне. И протянул сигарету. Моя рука уже не дрожала, когда я прикуривала от его зажигалки. И мой голос уже не дрожал, когда я ему сказала.
– Мать не назвала в письме имя этого человека.
– Конечно, – тут же согласился он. – Их связь держалась в строгой тайне. И они оба соблюдали крайнюю осторожность. Он был не просто парнем с улицы. К тому же – женат. И они оба не хотели подвергать испытанию его репутацию. Об их отношениях знал только я.
– И только вы знали, что этот человек – убийца. И ничего не предприняли, – продолжила я за него.
– Нет, – твердо ответил Женя. – Об этом я узнал совсем недавно. В мои руки попали важные документы.
– В таком случае их можно обнародовать. И наказать виновного.
Он посмотрел на меня, как на маленькую. Снисходительно. Свысока. Многоопытный, много повидавший. искушенный мужчина. И я видела, как он хочет сказать: «Девочка…»
– Александра, – сказал он. – Я буду откровенен до конца. Конечно, мы можем обнародовать эти документы. Мы можем даже попытаться в открытую обвинить этого человека. Но я твердо убежден, в этой борьбе полетят только наши головы. Поверьте мне, я знаю, что говорю. Я связан с МВД. Я связан с политическими организациями. И я знаю. Чем может закончится это дело. Вам нельзя много знать. Иначе вы подвергнетесь страшному риску. И поэтому я не скажу ничего конкретного. Но это немало… Ваш отец погиб не от руки обычного уголовника. В его смерти замешаны влиятельные силы. Поверьте. И сейчас эти влиятельные силы у власти. Этого человека будут защищать. И сделать это будет не так уж трудно. Вы – никто. Вы – пешка. По сравнению с ним. Но даже если предположить самое невероятное. Что какой-нибудь честный Робин Гуд нам поверит. И займется всерьез этим делом. И даже на начальной стадии ему повезет. Поскольку поначалу никто не обратит внимания на тявканье этой моськи. Но потом… Потом, поверьте, будет совсем по-другому. Даже если придется собирать суд. К этому времени уже будут уничтожены все документы. Я до суда вряд ли доживу. Допустим, хоть это нереально, останетесь вы. И даже суд состоится. Ну и что? Чтобы заткнуть глотку общественности и правдолюбцам. Им бросят кость. И обвинят этого человека в каких-то незначительных махинациях. И засудят в лучшем случае на пару лет. Через год он попадет под амнистию… И вы уже вряд ли доживете до этой амнистии. А он переживет всех. Такие люди не умирают от руки закона.
