Юлия Чеснокова - Тигриный лог (СИ)
Расправив сложенную дважды бумажку, я повела пальцем; так, ближайший автобус обратно, будет… будет… будет завтра. Не поняла. Я же смотрела вчера и… и спутала день! Более поздние маршруты были по будням, а сегодня выходной, и автобусы от Хэинса уже не пойдут, даже если я скачусь отсюда за полчаса. Что же делать? Ловить такси? Тут вряд ли ездят часто машины. Вызвать? Для начала надо предупредить маму, что я могу оказаться дома очень поздно, я ведь соврала ей, что пошла гулять с подругами, а сама унеслась в такую даль. Боковым зрением я увидела движение и оторвалась от своих мыслей. Открывшаяся калитка выпустила лысого невысокого старика, зашагавшего ко мне. Подскочив, я почтительно склонила спину и, не разгибая её, уставилась на его босые морщинистые ноги, выглядывающие из-под длинных темно-серых, синеватых одежд.
— Прошу простить брата привратника, дитя моё, — теплый и располагающий голос позволил мне поднять взгляд. Рукой дедушка позволил мне выпрямиться. — Он монах Тигриного лога, и ему нельзя говорить с женщинами, даже столь юными. Возможно, ты не знаешь о наших строгих запретах…
— Простите, я не знала, что нельзя даже говорить… — опять поклонилась я, боясь оскорбить чем-то по очередному незнанию обитателей загадочного места. — Но я знаю, что туда нельзя девушкам.
— Что же ты хотела? — улыбался спокойно старик, засунув в противоположные широкие рукава свои ладони, где они и потерялись.
— Я… — засуетившись, я перекрутила на одной лямке вперед рюкзак, расстегнув боковой карман и изъяв из него потерянную неизвестным юношей нашивку. — Мне нужно найти одного человека, только и всего.
Настоятель, которым являлся, по-видимому, мой пожилой собеседник, чуть посерьёзнел, узнав знамя своего монастыря. Подойдя ближе, он внимательно вгляделся в вышитый ромб в моей руке.
— Откуда это у тебя?
— Я объясню, если вы поможете найти его владельца, — пообещала я. Старик нахмурился, не оценив моей просьбы. — Прошу вас! Мне очень нужно знать, кто был тот парень, что вчера ночью спускался отсюда.
— Почему он сорвал её?
— Он не срывал, а оторвал, случайно! И я не видела его лица… — покраснев, вспомнила я всё, что произошло тогда.
— Чем же тебя так заинтересовал тот растяпа, что ты преодолела Кошачью тропу?
— Он… — я помедлила, признаваться или нет? Всё-таки, с буддистами лучше быть честной, они люди веры и религии, зачем врать? — Он поцеловал меня и, кажется, тоже меня не видел.
— Оскверненный монах, — прищурился настоятель и обернулся через плечо, окинув взором стены. — Никто не признается в этом поступке, девочка, а насилу пытать у нас не принято. Никто не признается, потому что за это будет исключен. А исключенным никому не хочется быть.
— Но как же?..
— И я не могу оставить подобного ученика здесь, — кряхтя, дедушка завел руки за спину. — А как узнать? Вчерашней ночью была ежегодная традиция Распахнутых врат. По обычаю, на третий день после посвящения, когда наши новички узнают все тяготы монастырской жизни и знакомятся с ними лицом к лицу, мы даём последнюю возможность передумать и уйти. Просто открываем эти ворота на всю ночь и, если юноша понимает, что не выдержит трудности аскета, которым должен стать, то имеет права без объяснений и упреков уйти. Никто не следит за входом от заката до рассвета, но если порог переступлен, то обратно уже заходить нельзя. Никто раньше не пользовался этим, чтобы сходить куда-то, сделать свои дела и вернуться обратно.
Я замолчала, не зная, стоит ли продолжать свой поиск, если это приведет к изгнанию моего светлого рыцаря из обители. Сжав ткань с изображением тигра, я потупилась.
— И как ты надеялась его узнать, если не видела лица? — проникнувшись моей растерянностью, полюбопытствовал старик. Я выдала то, с чем и пришла:
— Но ведь он же потерял нашивку с рукава…
— Уже вчера днем я не видел ни одного, у кого бы её недоставало, — настоятель задумчиво покивал самому себе. — Когда-то здесь было более пяти сотен воинов. В прачечной хранится достаточно таких вышивок, чтобы незаметно заменить пропажу. А так как своей одеждой мальчики занимаются сами, то никто не выведает, кто же пришил себе вчера новую. Они совершенно одинаковые.
— Мальчики? — глупо потерялась я.
— Нашивки, — улыбнулся старик. — Итак, ты никак не опознаешь монаха, что нарушил правило.
— Я могла бы… я думаю, что узнала бы его, если бы обмолвилась хоть словом.
— Но им нельзя говорить с девушками, — напомнили мне, и я превратилась в красного рака. Захотелось попятиться отсюда бочком, как он. — Что же будем делать? Я тоже желаю узнать ослушавшегося.
— А внутрь мне заходить никак-никак нельзя? — стесняясь, промямлила я, заглядывая за спину дедушки.
— Да, женщинам запрещено проходить внутрь, — я начала огорчаться, но он добавил: — Но в истории бывали и исключения, когда у нас просили защиты, крова или больные и немощные, которым некуда было деться, оказывались у порога. Таких мы принимали, кем бы они ни были.
— Как же больные и немощные залазили в эту недоступную чащу? — сорвалось у меня. Одышка от лихого подъема долго мучила меня, прежде чем я стала ломиться в монастырь. Настоятель критически приподнял одну седую бровь, задумавшись, кажется, глубже, чем даже я. Давно ли он совершал подъем и спуск, чтобы оценить масштаб трагедии? — Автобусы от храма сегодня больше не пойдут, и я прошу у вас крова. Пожалуйста, не оставите ли вы меня на ночь?
— При храме Хэинса есть гостевая для пилигримов, — развел руками старик. — Там ты можешь переночевать.
— Если я попытаюсь сейчас спуститься, то сломаю ногу и точно окажусь больной у порога, — кажется, я сама ответила себе на вопрос. Заинтригованные юношами или знавшие их до того, как они обратились в монахи, девушки притаскивались сюда и прикидывались болящими, чтобы попасть внутрь. Или я буду первой негодяйкой?
Настоятель впился в меня глазами и замолчал как-то по-особенному. Я боялась нарушить его немые размышления. Кто знает, о чем он думает? По крайней мере, это первый человек за полдня в этих местах, что соизволил растолковать мне что-то и сообщить, и обошелся по-человечески.
— Ты должна будешь оставить телефон у брата-привратника, — вдруг сказал он. — Я дам тебе взглянуть издали на посвященных, а ты станешь такой незаметной и тихой, что никто, кроме меня и нашего верного стража не узнает о твоём присутствии. Завтра утром ты отправишься домой.
— О, спасибо, спасибо огромное! Я только позвоню маме и предупрежу, что вернусь утром… — горячо поблагодарила я уже удаляющийся силуэт лысого учителя, или директора, кем бы он ни считался в этой школе боевых искусств. Калитка осталась приоткрытой и я, закончив звонок, побежала к ней. С той стороны, придерживая дверцу, стоял высокий часовой, возвышавшийся надо мной, словно башня. Его лицо было закрыто черным платком, как у африканских бедуинов, и сверху накрыто так же, так что оставались одни те черные глаза, которые до сих пор не могли заговорить со мной, но смотрели пристально и зорко. Я окинула его с головы до ног. На поясе висел японский меч, и одет он снизу был в нечто среднее между юбкой и шароварами со складками впереди, посередине. Кажется, эта самурайская одёжа называлась хакама.
