Дженнифер Руш - Возрожденный (ЛП)
— Конечно, — соврала я. Если честно, то я не хотела проводить время в одиночестве. Когда я была одна, я, как правило, погружалась в свои мысли, в моей голове был ландшафт из страхов прошлого.
Прежде чем вернуться к готовке у плиты, Агги искоса на меня посмотрела. — Хотя, знаешь, я уверена, что они смогут найти другого волонтера. Я позвоню им и откажусь.
— Ты не обязана.
— Ерунда. Я хочу, — она помахала лопаткой в воздухе. — Сегодня мы планировали покрасить цветочные горшки, серьезно, разве мне нужны еще горшки?
Ее полка была уставлена этими горшками. Большие горшки стояли на полу, маленькие выстроились в линию на изгороди. Большинство горшков находились вокруг дома, и не во всех из них были цветы. По крайней мере половина из них, была наполнена каким-то хламом. Она была права, больше ей уже не нужно, но не в этом дело. Я ненавидела просить ее поменять свои планы.
Но я не смогла возразить ей. Прошлое навалилось на меня, окутывая словно саван.
— Если ты уверена, — сказала я, и она кивнула. — Спасибо, Агги.
Она улыбнулась. — Пустяки.
Я закрыла глаза, как только она отвернулась, и сжала пальцами переносицу, чувствуя усиливающуюся головную боль. Я увидела свою мать в темноте, кричащую мое имя, когда похитители разделяли нас.
Я смогла сбежать от них, но моей маме не подвернулась такая удача.
Если бы в нашу последнюю встречу я боролась с теми людьми чуточку сильнее, то смогла бы крепко обняла ее и призналась, как сильно я ее любила.
Глава 3
НИК
Я проснулся посреди ночи, от подавляющего чувства воспоминаний о своем замечательном старом отце, который смог пробраться в мои сны. Какое-то время я просто лежал в кровати, стараясь заснуть. Когда этого не удалось сделать, я откинул одеяло, натянул на себя одежду и направился вниз.
Все спали, поэтому дом казался очень тихим и мрачным. Я перешагнул скрипучую половицу между лестницей и гостиной и направился прямиком к холодильнику. В нем было самое необходимое — остатки еды и пиво. После ужина, Анна разрезала остатки курицы на кусочки. Достаточно легко есть руками.
Я оставил несколько кусков, чтобы подразнить Каса. Он всегда ноет, когда дело касается еды. Я улыбнулся и достал из холодильника пиво.
Быстро закрыв за собой дверь, я оказался на улице, радуясь прохладному воздуху. Луна была почти полной, поэтому мне не нужен был фонарь, чтобы дойти до кромки леса, до срубленного бревна, которое валялось под огромным кленом. Я встал под него и вытащил пачку сигарет вместе с зажигалкой.
С сигаретой в руке я вернулся на крыльцо дома, опустился на садовый стул и закинул свои ноги на перила.
Ночь была шумной. Из-за чертовых сверчков. Время от времени друг на друга выли волки.
Я откинулся на спинку стула, из-за чего его передние ножки оторвались от пола. Затем я зажег сигарету и затянулся. Курение – моя давняя привычка, одна из тех с которыми, очевидно, я завязал мимоходом, но я не никак не могу вспомнить, намеренно я бросил курить или же после того как мне стерли память, я просто забыл, что когда-то курил.
В любом случае, мне все еще хотелось курить так же сильно, как жаждал глоток хорошего виски, иногда употребление никотина помогало мне раскопать дерьмо, что скопилось в моей голове.
Я уже чувствовал себя лучше.
Я сделал еще один глоток пива и поставил бутылку на крыльцо. Я полез в карман своих брюк и откопал там мятый бумажный журавлик. Все еще сжимая сигарету между пальцев, я поднес журавлика ближе к лицу и уставился на его остроконечную голову.
Моя мама была той, кто научил меня делать бумажных журавлей. Тогда мне было около пяти или шести лет. В самом начале, мои журавли были кривыми, у них было гораздо больше сгибов, чем того требовалось.
Но оригами было одной из многих вещей, которыми мы вместе занимались, и мне было плевать на этих журавликов, мне всего лишь нужно было внимание.
Воспоминания о моей старой жизни были нечеткими и бессвязными, но с каждым днем их становилось все больше и больше. Всплывали и вещи, о которых лучше бы не вспоминать, и вещи, о которых лучше бы не забывать.
Бумажные журавли были одним из первых воспоминаний о моей матери. Все остальное я вспомнил позже.
Моя мама была паршивым родителем.
Когда мои воспоминания начали возвращаться, первое, что я вспомнил — своего отца и уход матери от нас, когда я был совсем ребенком. Мне хотело верить, что на то были весомые аргументы, например, она просто не могла больше выносить весь хаос и дерьмо, что ей приходилось выносить, находясь рядом с моим отцом.
Но теперь я знал точно.
Моя мать ушла, потому что была наркоманкой, и как оказалось, наркомания для нее всегда была важнее материнства.
Были удачные дни, когда она была счастлива под кайфом, но при этом была все еще в сознании.
Это были дни, когда мы занимались оригами. Это было единственной творческой деятельностью, которое она умела, возможно потому, что не нужно напрягать голову, когда ты знаешь последующие шаги наизусть, и она их знала.
В редкие дни, у меня была полноценная семья. Отец брал меня на рыбалку на Литл Худ Крик, а мама в это время сидела на берегу реки с книгой в руках, большие солнечные очки прикрывали ее глаза. Когда ей становилось очень жарко, она бросала книгу и окунала свои ноги в воду, позволяя мелкой рыбешке шнырять у нее под ногами.
Такие дни были настолько чертовски хороши.
И настолько чертовски хрупки.
Хорошие дни превращались в ужасные ночи, а ужасные ночи складывались в недели. В конечном счете, мать ушла от нас, отец стал пить еще больше, и каждый день для меня превращался в Ад, до тех пор, пока я не забыл, что вообще существуют хорошие дни.
Мне было восемь лет, когда отец впервые ударил меня. Он опьянел от дешевой текилы, и все его старые демоны вновь устроили на него охоту.
Он ударил меня из-за того, что я разбил мячом окно. Это был единственный раз, когда он извинился. И это был единственный раз, когда я поверил, что он больше не будет меня бить.
Спустя какое-то время, когда я повзрослел, я стал отбиваться. Иногда я напивался, как и он. Двое темноволосых парней, терзаемые и насмешливые, которые спотыкаясь, размахивают кулаками. Должно быть, мы выглядели забавно.
В последнюю ночь, когда я видел его, он избил меня так, что я не мог ходить. Я пролежал в своей комнате три дня, и вышел только в тот момент, когда он был в городе в баре или поехал на свою работу.
На четвертую ночь, когда он был в отключке, я стащил его ключи от машины и ящик пива из холодильника, вышел на улицу и отправился в темноту, так ни разу и не оглянувшись.
