Ким Эдвардс - Дочь хранителя тайны
Он открыл полные непролитых слез глаза и поднял голову от стола. В дверях стояла его медсестра с кротким, нежным лицом и чуть приметной улыбкой на губах. Она была очень красива в эту минуту, совсем не похожа на деловитую женщину, незаметно и сноровисто работавшую бок о бок с ним. Их взгляды встретились, и врачу показалось, что он знает ее – они оба знают друг друга – с некой окончательной доскональностью. В тот миг между ними не существовало преград; это была близость такой глубины, что он замер, оцепенел. А она вдруг густо покраснела и отвела глаза. Неловко кашлянув, расправила плечи и сказала, что задержалась на два часа, а теперь уходит. Много дней потом она избегала встречаться с ним глазами.
С тех пор, если кто-то поддразнивал его на ее счет, он всегда обрывал остряков. Она превосходная медсестра, говорил он, выставляя ладонь, словно отгораживаясь от глупых шуток, – отдавал дань уважения объединившему их моменту. Лучшая из всех, с кем мне приходилось работать. Он не кривил душой и сейчас был рад, что она с ними.
– В операционную? – предложила сестра. – Доберетесь?
Врач покачал головой. Схватки шли с перерывом около минуты.
– Этот ребенок ждать не собирается, – сказал он, глядя на жену. Тающие снежинки украсили ее голову бриллиантовой тиарой. – Твердо решил поскорее увидеть свет.
– Ну и хорошо, – стоически выговорила его жена. В ее голосе теперь звучала твердость, решимость. – Так еще интересней. Будет что рассказать… ему или ей.
Медсестра улыбнулась, и морщинка между ее бровей, не совсем исчезнув, все же сгладилась.
– Проходите, – сказала она. – Начнем с болеутоляющего.
Врач сходил к себе в кабинет за халатом, а когда пришел в кабинет Бентли, его жена уже лежала на гинекологическом ложе, с поднятыми и разведенными ногами. Светло-голубая комната блестела хромом, белой эмалью, тонкой сталью инструментов. Он подошел к раковине, вымыл руки, чувствуя необычайную бодрость и улавливая мельчайшие детали. Привычный ритуал прогнал панику, вызванную отсутствием Бентли. Врач закрыл глаза и постарался сосредоточиться на стоящей перед ним задаче.
– Дело движется, – сообщила медсестра, когда он повернулся к ней. – Вроде бы все в норме. Раскрытие дюйма четыре. Как по-вашему?
Он сел на низкий стульчик и погрузил ладонь в теплую полость тела своей жены. Плодная оболочка еще не прорвалась, сквозь нее чувствовалась голова ребенка, гладкая и твердая, как бейсбольный мяч. Это ведь его ребенок. Хоть он и врач, но сейчас ему положено нервно расхаживать в приемной роддома. Единственное окно на противоположной стене было закрыто жалюзи. Врач вынул руку из теплого грота и внезапно поймал себя на мысли о снеге: идет ли он еще, окутывая тишиной город и его окрестности?
– Все верно, – подтвердил он. – Четыре дюйма.
– Феба, – вдруг сказала его жена. Ее лицо скрывал от него огромный живот, однако голос прозвучал отчетливо. Они месяцами обсуждали имя, но так ничего и не решили. – Если девочка, то Феба. А мальчик – Пол, в честь моего двоюродного дедушки. Я тебе не говорила? – спросила она. – Я собиралась сказать, что выбрала.
– Замечательные имена, – ласково одобрила медсестра.
– Феба и Пол, – машинально повторил врач – его внимание переключилось на новую схватку, которая начинала сотрясать тело жены.
Он сделал жест медсестре, готовившей маску. Во времена его ординатуры женщин рекомендовалось держать под полным наркозом до самого конца родов. Однако времена изменились – как-никак середина шестидесятых на дворе, – и он знал, что Бентли теперь использует наркоз избирательно. На время потуг ей лучше быть в сознании; анестезию он оставит на самый тяжелый этап – прорезывания головки и выхода плода. Жена напряглась и вскрикнула. Ребенок продвинулся в родовой канал, разорвав плодную оболочку.
– Давайте, – сказал врач, и медсестра приложила маску.
Наркоз постепенно начал действовать, руки жены обмякли, кулаки разжались. Она лежала неподвижно, а ее тело сотрясали схватка за схваткой.
– Быстро идет для первого ребенка, – заметила медсестра.
Врач кивнул:
– Но пока все в порядке.
Прошло полчаса. Жена приходила в себя, стонала, тужилась, но, когда он чувствовал, что ее силы на пределе, или если она сама кричала, что боль невыносима, он делал знак медсестре, и та вновь опускала маску. Медики почти не разговаривали; лишь изредка он тихо отдавал распоряжения, она коротко отвечала. За окном, на фоне домов, бесконечно падал снег, заметая и заметая улицы. Врач сидел на блестящем металлическом стульчике, стараясь думать только о самом существенном. За время обучения он принял пять детей, все родились живыми, роды прошли удачно. Сейчас он пытался припомнить подробности, и чем дальше, тем больше жена с ее поднятыми ногами и огромным животом, закрывавшим от него ее лицо, превращалась в его сознании в обычную роженицу. Перед ним были ее круглые коленки, гладкие икры, лодыжки, знакомые и любимые. Но ему не приходило в голову погладить ее, успокаивающе накрыть ладонью колено. Во время потуг за руку ее держала медсестра. А для врача она перестала быть женой, превратившись в такую же, как другие, пациентку, которой он должен помочь, используя все свои знания. Ему, гораздо больше обычного, было важно контролировать свои эмоции. Минуты шли, и в какой-то момент он снова испытал то же странное чувство, что и дома: будто он и здесь – и не здесь, принимает роды – и одновременно парит где-то под потолком, глядя на происходящее с безопасного расстояния. Он наблюдал за самим собой, аккуратно и точно выполняющим надрез, чтобы исключить разрывы. Хорошая работа, отметил он, прогоняя от себя мысли о тех моментах, когда к этой же самой плоти он прикасался со страстью.
Головка прорезалась, еще через три потуги вышла, и вскоре тельце ребенка скользнуло в подставленные руки врача. Человек, родившись, закричал, и его синеватая кожа начала розоветь.
Мальчик! Краснолицый и темноволосый мальчик. Мутноватые глазки с настороженной подозрительностью глядели на яркий мир, резко шлепнувший его холодом по лицу. Врач перевязал пуповину, перерезал ее и только тогда позволил себе подумать: «Мой сын. Это – мой сын».
– Какой красивый, – сказала медсестра, ожидая, пока врач осмотрит ребенка.
Тот измерил пульс, частый и ровный, пощупал длинные пальчики на руках, провел ладонью по макушке, дотронулся до слипшихся темных волос. Затем медсестра унесла младенца в соседнюю комнату – вымыть и закапать в глаза ляпис. Оттуда донеслись слабые крики, и роженица пошевелилась. Врач остался на месте, опустив руку на ее колено, и ждал, когда выйдет послед. Он сделал несколько глубоких вдохов и еще раз подумал: мой сын.
