Эдна Фербер - Три Шарлотты
– Но кто же это был? – добивалась миссис Трифт, сидя в ногах кровати.
– Не знаю, – отвечала Шарлотта в двадцатый раз.
– А как он выглядел? – вопрошал Айзик Трифт, спешно вызванный из своей конторы неподалеку от места происшествия.
– Н-не знаю, – отвечала Шарлотта.
И это была истинная правда. Только изредка ей снилось его лицо, бледное, сосредоточенное и все же с каким-то лукавым блеском в глазах. От этих сновидений Шарлотта просыпалась, охваченная чудесным трепетом. Но она никому не рассказывала о них. В последующие пять лет Шарлотта всякий раз, когда бывала на вечерах, каталась в санках либо просто гуляла, бессознательно искала в толпе лицо спасшего ее юноши.
И вот, пять лет спустя, Шарлотта шла как-то за покупками по Лек-стрит в шерстяном (не из лучших) платье на широчайшем кринолине. Правда, она надела свою лучшую зеленую бархатную шляпу, отделанную изнутри блондами. Блонды внутри шляпы так идут к лицу! Она направлялась в магазин готового платья мистера Поттера Палмера, где на предыдущей неделе присмотрела себе лиловую накидку и с той поры простилась с душевным спокойствием – она должна почувствовать ее на своих покатых плечах!
В те времена чикагские тротуары являли собой высоко поднятые на шатких сваях, неровные дощатые помосты с бесчисленными щелями и огромными гвоздями, торчавшими во все стороны, видимо, с целью поимки легкомысленных шлейфов. Под описанным сооружением лежала болотно-топкая грязь, и горе тому, кто в нее проваливался!
По этим-то зыбким мосткам и шла Шарлотта, походкой, которой требовала тогдашняя мода, то есть не то семенила мелкими шажками, не то плавно скользила. Все ее помыслы занимала накидка. Коварный гвоздь, увидя это, цапнул ее за колыхавшийся шлейф. Крак! – раздался треск. Шарлотта чуть вскрикнула от досады, сделала шаг назад, оступилась, потеряла равновесие и упала прямо в болото.
И вновь, во второй раз за последние пять лет, привычка Дика шататься по улицам послужила доброму делу. Он услышал слабый испуганный голосок и увидел, как шар в кринолине скатился в грязь. Кринолин, эта настоящая проволочная ловушка, сделал Шарлотту такой беспомощной, будто она – жук, перевернутый на спину. Длинные ноги Джесси Дика понесли их хозяина на помощь, хотя он и улыбнулся невольно при виде горя девушки. Собственно, он улыбался еще до того, как заметил ее личико в рамке кружев шляпки. Юноша подхватил ее, поставил на ноги – маленькие ножки в суконных сапожках и перепачканных грязью белых чулках – и начал осторожно вытирать ее сильно пострадавшее платье – сначала своим носовым платком, затем потертым рукавом, потом полой пиджака и, наконец, своим… сердцем.
– О, не надо… пожалуйста, не надо… Зачем вы… о, пожалуйста, – лепетала Шарлотта, вся залившись краской.
Она очутилась на опасной грани – между слезами и смехом.
– О, пожалуйста…
Ее ручка старалась оттолкнуть юношу и случайно задела его светлые кудрявые волосы. Он стоял на коленях, ловко и тщательно приводя в порядок платье девушки. Быть может, в этом было что-то интимное и вместе с тем что-то по-детски деликатное, что вызвало ее девичий протест. Шарлотта склонилась к молодому человеку и только теперь впервые взглянула на него.
– Боже, так вы тот мальчик, – ахнула она.
– Какой мальчик?
Немудрено, что он не узнал ее. При их предыдущей трагической встрече пять лет тому назад ее рот был судорожно раскрыт и из него вырывались захлебывающиеся звуки, а черты лица были искажены ужасом.
– Тот мальчик, что вытащил меня из воды. Давным-давно. Я шла в школу по Рэш-стрит. Вы прыгнули за мной. Я так и не узнала, кто это. Но вы тот самый мальчик. То есть… конечно, вы выросли. Но это были вы, правда? Тот, кто меня…
Она умолкла, глядя на него сверху вниз, склонив свое розовое личико. Он все еще стоял на коленях в грязи, продолжая как бы машинально поглаживать ее платье. Как упоминалось выше, он чистил платьице девушки своим сердцем, сжатым в руке…
Так, из тины реки и грязи улицы, расцвел их роман.
Глава вторая
Роман короткий и достаточно трагический, Нельзя сказать, что Дики слыли бездельниками или пользовались дурной славой. Они просто были никем. Начать с того, что жили они где-то близ «Хардс-креола». Одно это уже определяло их общественное положение. Под таким названием был известен жалкий поселок к юго-западу от города, населенный всякой голытьбой, – скопище грязи, дворняг, босоногих ребят, оборванных женщин и полуодетых, подпирающих стены мужчин с вонючими трубками в зубах.
Молодой Джесси Дик, выросший в этой среде, отличался от остальных ее обитателей. Он был мечтатель, празднолюбец, причем совершенно беззлобный и потому еще более опасный для мира «порядочных людей». Айзик Трифт и его добродетельная супруга предпочли бы увидеть свою дочь скорее в гробу, чем связанной с одним из молодых Диков. Но они, к счастью, даже и не подозревали о самом существовании «этих ничтожеств». Трифты обитали в двухэтажном (шутка сказать – двухэтажном!) красавце особняке на Уобаш-авеню и имели собственную корову.
Между нынешними Кларк– и Пайн-стрит, на берегу озера, сохранился участок леса. Вдоль его поросших травой тропинок валялись упавшие и сгнившие деревья. Там-то и происходили их свидания – ибо дело дошло до этого. Кроме того, Шарлотта ежедневно каталась на пони, и они иногда встречались на равнине к югу от города. Наверное, к этому периоду и относится карточка Шарлотты с розой в руке, в платье со шлейфом, в цилиндре с пышным пером. Лицо ее лучится на снимке такой радостью, какая появляется только у женщины, которую любят в первый раз.
В первый и последний раз, как оказалось впоследствии. Шарлотта нашла в себе смелость встречаться тайком, несмотря на свою юность, текущую в русле пуританской морали. Однако мысль об открытом бунте, о том, чтобы предстать с Джесси Диком перед лицом чопорной матери и твердого как кремень отца, повергала ее в страх и смятение.
В один прекрасный день Шарлотта сидела в нише окна столовой и занималась рукоделием. Удобное это было место: если немножко изогнуться, можно было попутно наблюдать за прохожими на двух и даже на трех улицах. Миссис Трифт, сидя за обеденным столом, просматривала счета за неделю. Тяжело вздохнув, она захлопнула свою записную книжку и откинулась на спинку стула. Складка озабоченности между бровями никогда не сходила с ее лица, Тяжким бременем были для нее семейные и материнские заботы. Относиться к ним иначе она сочла бы недостойным жены и матери.
– Одно могу сказать, – заявила она, – когда за фунт говядины платишь шесть центов, и притом далеко не за отборный кусок, ужас берет от недельных счетов.
