Жаклин Митчард - Прощение
Когда я была совсем маленькой, я слышала, как мой отец сказал своим дикторским голосом: «Крессида, что ты ждешь от подобной беседы?» И она, подыграв ему, ответила: «Услышать мнение информированной особы на заданную тему».
Как всегда, когда мама ерничала, мой отец готов был вспылить, но тут же начинал смеяться, и ссора гасла, не разгоревшись.
Папа говорит, что нет ни одной нормальной семьи. Конечно, это в равной мере касалось и нас. Например, он был одним из одиннадцати братьев. Только представьте, каково было придумывать им всем имена! Так вот. Моего отца назвали Лондоном. Он был одним из младших, и дедушке с бабушкой пришлось призвать на помощь свою фантазию. Они начали с Кевина, Эндрю и Уильяма, но пришли к Джексону, Данте и Брайсу (как название каньона). Моя бабушка ходила в колледж. Она все еще в здравии и живет в Тампе (вы не знали, что во Флориде больше мормонов, чем в Юте?). Она стала меньше ростом... и более раздражительной, с тех пор как все это произошло. Я все еще езжу к ней. Мы вместе смотрим старые фильмы с Фредом Астсром и Джинджер Роджерс. Ее сыновья живы, и это иногда приводит ее в отчаяние, не потому, что бабушка желает им смерти, – она не может пережить того, что случилось с малышками Рути и Беки. У бабушки шестьдесят восемь внуков, и каждому из них она отсылает ко дню рождения десятидолларовую купюру и книжку на Рождество. Каждому.
Папу считали «необычным» еще и потому, что он позволял себе высказывать крайне либеральные взгляды, во всяком случае – для нашей общины мормонов. Говоря «общины», я, конечно, преувеличиваю. Это просто несколько домов, рассыпанных у ручья Дракона и дальше вниз по горам к Сейнт-Джорджу (чувствуете, как перекликаются названия – дракон и святой Джордж?). Половину лета ручей стоял пересохший, так что туристы могли его перепрыгнуть. Но давным-давно кто-то перегородил его небольшой дамбой. Если зима была очень снежной, I у нас все лето был небольшой пруд с чистой водой. Мы считали его своим и строили возле него крепость, пригибая ветки ивы. Летом там была наша «переодевалка». Если девочек не было поблизости, то мальчики плавали в белье. Мы вообще не купались вместе с мальчиками, кроме тех случаев, когда Сассинелли устраивали вечеринки. Было по-настоящему жарко.
Седар-Сити, который располагался рядом с нами, был не такой большой, как Сейнт-Джордж, но достаточно большой, чтобы иметь колледж и храм, красивый, как соборы в русском стиле. Мы редко ходили туда – в миле от нас была небольшая церквушка. Еще у нас были почта, бюро путешествий и магазин, где Джеки и Барни продавали все: от капуччино до чудо-хлеба, от тряпичных кукол до коньков. И много конфет. Половину магазина занимали полки с конфетами в красивой золотой фольге и в огромных упаковках. Папа любил повторять, что методисты появились от песни, а мормоны – от сладости. Люди из Юты, пожалуй, едят сахара больше, чем вся страна. Вы могли бы возразить, сказав, что они не могут позволить себе многого другого, поэтому пристрастились к сладкому. Еще там был старый дом, который кто-то переделал в магазин антиквариата, но он работал только осенью. Вот и все.
Но даже в таком малолюдном месте, как наше, было достаточно людей, чтобы судачить друг о друге, хотя они не стали бы употреблять это слово.
О папе говорили, что он все ставит под сомнение, что он считает церковную власть в Юте такой сильной, что это граничит с нарушением конституционных прав. По мнению папы, Церковь слишком долго не высказывала своего отношения к расовым проблемам, была консервативной в вопросе о смертной казни. Он говорил, что предпочел бы жить с семьей в Мичигане или в Нью-Йорке: там намного меньше мормонов, поэтому дети приобрели бы больший опыт, чем живя в коммуне единомышленников. Подобные разговоры были отчасти вызваны тем, что брат отца, Пирс, служил епископом в нашем приходе. Дядюшка Пирс был почти ортодоксом. Он жил ближе к Седар-Сити, чем мы, и приезжал на воскресную службу, на святые праздники и в дни семейных встреч. Конечно, он всегда являлся, если его просили приехать. На семейные встречи съезжались все папины братья (кроме того, который жил на Аляске и женился против воли Церкви, но мы все равно любим его) и мамины сестра с братом. Каждый год в начале июля семья собиралась и праздновала встречу почти всю ночь. Устанавливали палатки, готовили на кострах. Звучала музыка, все танцевали. Взрослые одевались в старомодные платья и шляпки. Приглашали родственников из Колорадо и Иллинойса. На второй день для детей устраивался парад. Взрослые плавали и отправлялись в поход, взбирались на горы, ели и доводили себя за четыре дня до приятной усталости, чтобы потом вернуться к привычной жизни. Мы же так жили все время (я не имею в виду шляпки и бриджи из оленьей кожи!).
Конечно, наша жизнь была тесно связана с Церковью. Это типично для многих мормонов. Если вы в среду занимаетесь правами женщин и ваша семья читает священные тексты, а в воскресенье четыре часа проводите в храме, то Церковь не может не занимать важного места в вашей жизни. Когда растешь в такой обстановке, то воспринимаешь все как должное. Ты видишь, что Церковь дает тебе ответы на многие вопросы. Жизнь становится проще и понятнее. Ты не ощущаешь себя в стаде, нет. Ты не обязан делать, как велели Пророк и его апостолы, – это ведь не совет директоров, в конце концов. У тебя всегда остается право выбора. Но если ты веришь в то, что делаешь, проблем никогда не возникает.
Много лет я просто появлялась в церкви, как тень, но продолжала верить.
Мы использовали здание церкви и для других целей.
Если бы вы посмотрели на нее, то вряд ли сказали бы, что это храм. Здание было маленькое, построенное из простых белых досок, с едва заметным шпилем на крыше. Но внутри все поражало воображение, особенно пол, который мистер Эмори приказал выложить разными сортами дерева: кленом, березой и орехом гикори. Моя мама сделала маленькую керамическую скульптуру, которую установили на входе: цветы, над ними летают пчелы, а две поднятые руки словно укрывают всю композицию. Улей для мормонов имеет символический смысл, ведь они так же прилежно работают, как пчелы. Скульптура была три фута шириной и четыре – высотой, но производила ошеломляющее впечатление. Мама делала ее полгода. Она тогда как раз была беременна Рути. Внутри молельного дома стояли переносные скамьи, но в других комнатах у нас были складные стулья, которые мы устанавливали полукругом или в ряд. Дальше находились кабинеты и столы, за которыми мы делали домашние задания по рисованию. В комнате для занятий рисованием висели полки, где хранилась бумага, лежали мольберты и прочие нужные юным художникам вещи. Там даже стоял гончарный круг, который нам подарила семья Сассинелли, после того как моя мама сказала о своем желании заниматься «живым искусством». Потом ей было неудобно, она боялась, как бы они не поняли ее превратно, решив, что мама просто хотела что-то продать богатым людям. Но миссис Сассинелли любила мамины вазы и скульптуры. Все закончилось тем, что она приобрела шесть маминых творений, причем три из них «поселились» в доме Сассинелли. Она сказала маме, что та должна воспринимать появление гончарного круга (а потом и печи для обжига!) как ответ на свои молитвы. Мама использовала их подарки для того, чтобы обучать искусству детей, и устраивала такие уроки по вторникам.
