Скайла Мади - Кровь и ржавчина
Страх и отчаяние переплетаются толстыми нитями и скручивают мой желудок. Я в секунде от рвоты или обморока. Лучше обморок. Болезненный, смутный обморок. Свободной рукой бью его, но ему, кажется, все равно. Я разыгрываю эту сцену в надежде, что «Лицо со шрамом» вмешается и позволит мне уйти. Сможет ли он сказать, что мне не надо здесь находиться? Я слышу, как «Лицо со шрамом» смеется, и теперь эта мысль кажется глупой. Почему ему все равно? Я начинаю яростно хлестать Стоуна по щекам, борясь изо всех сил. Пряди моих черных волос выпадают из хвоста и прилипают к липкому лбу.
— Пощечины? Серьезно? — шипит Стоун, сдерживая мою руку. — Пожалуйста, скажи мне, что это не все, что ты можешь сделать?
Что, черт возьми, это значит?
— Отпусти меня! У меня много знакомых! Они придут за мной!
Это ложь, конечно, но я отказываюсь сталкиваться с реальностью в данной ситуации. Реальность такова — если я умру здесь, то кто об этом узнает? Кто найдет меня? У меня нет родителей, нет братьев, сестер и друзей. Память обо мне исчезнет, и не будет иметь никакого значения для того, кто, проводя экзамен, маркером отметит поле «не явился» рядом с моим именем через две недели, за исключением медсестры, которая будет, без сомнения, освобождена от присмотра за детьми вместо меня в следующую смену.
Я смаргиваю слезы, которые жгут глаза.
— Заткнись, — приказывает он, угрожающе понизив голос. — Из-за тебя нас двоих убьют.
— Есть проблемы, Стоун?
Все тело Стоуна напрягается, когда «Лицо со шрамом» задает вопрос. Не говоря ни слова, он низко приседает, и я пищу, когда он обхватывает мои ноги и забрасывает меня себе на плечо.
— Никаких проблем. Просто она поняла, что не упаковала свою новую пару туфель от Джимми Чу, вот и все. (Примеч. Джимми Чу (англ. Jimmy Choo) — дизайнер, выпускающий свою собственную линию обуви).
— Нет! — ору я, стуча кулаками по его спине. Это наглая ложь. Я ни за что не забыла бы взять с собой туфли Джимми Чу. Кроме того, не похоже, что я могу себе позволить бренд такого калибра. — Пожалуйста!
Он игнорирует меня, пока я извиваюсь на его плече. Никакого прогресса. Хватка Стоуна крепка, и он слишком силен, чтобы с ним бороться. В такой ситуации я мышонок в ловушке под ногой слона... мне не сбежать. Побежденная, я резко расслабляюсь, обвисая на его плече, и рыдаю. Будет ли кто-нибудь скучать по мне? Будет ли мое лицо напечатано на картонной коробке из-под молока или на рекламном щите? Или я буду просто номером в файле, запароленном и запертым в полиции?
Я закрываю глаза, когда мы спускаемся по лестнице. Когда мы достигаем конца, Стоун несет меня несколько метров и опускает на землю. Когда мой второй кроссовок касается пола, я спрыгиваю. Затем мой кулак встречается с его челюстью, и его голова с силой откидывается в сторону. Черт! Я шиплю и сжимаю кулак, который пронзает боль, и словно в игре дартс, мое запястье отдает покалыванием в локте. В панике бросаюсь к лестнице, но он ловит ремень моей сумки и дергает назад. Я борюсь с ним, как собака на поводке, у которой ничего не получается. Он ругается себе под нос, и мой желудок проваливается в пятки. Я чувствую, как ремень сумки впивается в мое тело и трещит. За долю секунды до падения огромные руки хватают меня за плечи и толкают назад. Он припечатывает меня к стене, и я начинаю плакать, когда затылок ударяется об трубу. Головная боль пульсирует в голове.
— Послушай…
Я открываю рот, чтобы возразить, но он зажимает его рукой. Соленый вкус его кожи распространяется по моим губам к кончику языка. Слезы, что жалили мои глаза ранее, теперь льются рекой, и мои щеки становятся мокрыми. Я умру.
— Послушай, — говорит он. — Ты не можешь этого избежать. Ты хочешь уйти? Чертовски жаль. Ты сама заварила эту кашу, и теперь сама должна выбраться отсюда.
Воздух вырывается через нос, грудь вздымается. Тошнота создает ужасные позывы внизу живота, и все мое тело дрожит. Никогда не чувствовала такого страха, как сейчас. Это изнуряет.
— Последнее, что тебе нужно — это привлечь к себе внимание. Ты должна бороться, чтобы выжить. Если не будешь — они перережут тебе глотку и бросят в канализацию. К тому времени тебя смоет куда-нибудь, и твое тело будет слишком изуродовано, чтобы его можно было опознать. Ты понимаешь?
Несмотря на свои бешеные мысли, я впитываю его слова, но все-таки не реагирую на них.
— Почему я не могу уйти? — Стоун ждет несколько секунд и убирает руку. — Я никому не скажу, — прошу я, мой голос дрожит, как и руки. — Я просто хочу уйти домой.
Сочувствие смягчает его жесткие глаза цвета океана, и я уже знаю, что он собирается сказать. Язык его тела все говорит за него.
— Ты не можешь уйти домой.
Глава 3
Долг
Я не могу…
Я не могу вернуться домой…
От этой мысли у меня перехватывает дыхание.
Пульс ускоряется, живот сжимает спазмом и появляется ужасное отчаянное желание блевать. Потом меня осеняет — телефон. Я могу позвонить в полицию. Из заднего кармана я достаю телефон. Когда я вытаскиваю его и снимаю блокировку экрана, маленькие антенны в правом углу экрана исчезают, сменяясь значком «нет сигнала». Мое сердце уходит в пятки.
— Здесь нет сигнала. Можешь от него избавиться.
Здесь нет сигнала…
Слезы текут по щекам. В гневе я резко смахиваю их и швыряю свою сумку в сторону, игнорируя самодовольное выражение Стоуна. Я не плакса. В последний раз я прослезилась, когда мне было семь лет. Была зима, и я ждала снаружи детского дома. Я помню, словно это было вчера. Я стояла там, нервно сжимая ремень рюкзачка холодными голыми руками. Мои новые родители должны были забрать меня после обеда, но они не появились. Я ждала, дрожа в розовых резиновых сапогах, что меня придут и заберут куда-нибудь, но они этого не сделали, и я плакала, пока снежинки падали на плечи моей голубой толстовки. Я не знаю, что с ними произошло. Мне никто ничего не объяснил, я же ребенок. Успокоившись после неудержимых дней плача, я пообещала себе, что не буду реветь по тому, чего не могу изменить. Это же происходит и сейчас, я не могу изменить то, что происходит, но слезы не останавливаются, и я чувствую себя ничтожной, как и в тот день.
— Почему? — спрашиваю я, не заботясь, что кажусь отчаянной и напуганной. — Почему я не могу уйти? Я же сказала, что никому не скажу.
— Это не сработает, и, Иисус, ты перестанешь реветь? — он цокает языком, расстроенно облизывая нижнюю губу. — Ты наткнулась на большой секрет, и из него нет легкого выхода. Я не могу насильно заставить тебя остаться, даже не буду пытаться, но если хочешь жить, то ты будешь зализывать свои раны, Котенок, и сдерживать свои чертовы слезы.
