Джулианна Морис - Улыбка Моны Лизы
Хотя этот Люк и не понял бы ее.
Тот Люк всегда хотел чего-то большего. Сначала планировал стать известным футболистом, затем, после несчастного случая, — заработать к тридцати годам миллион долларов. Последнего, он, похоже, достиг, если верить газетам и сплетням, разносящимся по Дивайну.
— Никто меня не использует, я действительно хочу помочь, — повторила она, пытаясь говорить искренне. Она на самом деле хотела этого, только предпочла бы, чтоб Люк уехал из города. — Я не предложила бы, если бы… думала по-другому, — Ники чуть не сказала, что у некоторых мужчин вместо души кассовые аппараты и они не понимают старомодного добрососедства, но затем решила, что это прозвучит слишком грубо.
— Потрясающе, — сказала Шерри. — Значит, договорились. Мы берем тебя на работу.
Ники покачала головой:
— Я не буду на вас работать. Я не преподаю этим летом, так что у меня много свободного времени. Для меня честь сделать что-то для профессора Маккейда. Я приду утром, если вы согласны…
— Нет! — вырвалось у Люка, и они обе недоуменно посмотрели на него. — То есть хорошо. Приступай завтра, но мы все равно заплатим тебе.
Ники улыбнулась Люку.
— Спасибо. Я уже однажды работала на Маккейдов, и меня не смущают условия труда.
Люк бросил на нее негодующий взгляд. Как она посмела напомнить об их юношеских стычках! Может, он и был не прав, но виной тому — его излишняя гордость. Она никогда не знала, почему Люк так обиделся на нее. И почему вслед за, казалось бы, смертельной обидой следовала ослепительная улыбка, а затем и вовсе приглашение разделить его больничную кровать. Ники твердо знала лишь одно: каждый раз, когда она отказывалась, он был вне себя от злости. И тогда становился еще более саркастичным.
Но теперь все изменилось. Они больше не были подростками, а Ники — уже не та неуверенна девушка, которая не может справиться с ситуацией. Ей двадцать девять. В двадцать один год она получила степень доктора. Она уже побывала замужем и развелась с самым неисправимым бабником на планете.
И она знала, что Люк может вскружить ей голову, если она позволит ему.
Но у нее не было никакого желания позволять ему это.
Глава вторая
— Черт побери, — пробормотала Ники, нажимая на дверной звонок Маккейдов.
Она сказала Люку, что придет в девять утра, но сейчас было уже четверть десятого. Обычно она никогда не опаздывала. Но заболел ее сосед, и Ники нужно было купить ему продукты, так что сначала она забежала в магазин.
— Ты опоздала, — резко сказал Люк, открыв переднюю дверь.
В обычной ситуации Ники бы извинилась, но перед ней стоял Люк, и она не собиралась вести себя как паинька:
— Тогда, думаю, тебе придется урезать мою оплату.
У Люка хватило такта показать, что он понял ее замечание, — она жертвует своим временем из уважения к его дедушке.
— Можно войти? — спросила Ники. — Или мне воспользоваться черным ходом для прислуги?
— Не будь смешной, — нетерпеливо ответил Люк.
Когда Ники вошла в дом, на ее лице сияла улыбка — на сей раз она не испытывала неловкости.
Широкая, элегантная лестница вела на второй этаж. На стенах были развешаны восточные ковры. Двери и сводчатые проходы, отделанные красным деревом, и выкрашенные светлой краской стены создавали впечатление большого пространства.
Через проход Ники снова увидела профессора Маккейда, который сидел в дальней гостиной. Он не дремал по-стариковски, явно бодрствовал, но казалось, что он смотрит в никуда.
Инстинктивно Ники шагнула к нему, затем резко остановилась и вздохнула. Она никогда не видела более печального человека. Каково это — любить кого-то так сильно, что, когда теряешь любимого, жизнь становится серой и пустой? Страшно пережить подобное. И в то же самое время Ники хотела испытать именно такую любовь — всепоглощающую, удивительную. О такой она только слышала, но никогда и ни у кого не находила, даже у своего отца.
— Думаю, ты захочешь начать на чердаке, — заметил Люк. — Там скопилось много вещей.
— Э-э-э… может, я осмотрюсь для начала? — пробормотала Ники, все еще размышляя о судьбе профессора. Помнил ли он счастливое время, когда его жена была рядом с ним? Ники никогда не говорила на личные темы с Джоном Маккейдом. Но в своих книгах он красноречиво писал о своей жене и ее страсти к садоводству.
— Ну, пойдем, — Люк повел ее по большому дому, указывая на места, где когда-то висели картины. — Мы думаем, что они находятся на чердаке, — объяснил он.
— Как портрет вашей прабабушки?
Люк свирепо посмотрел на Ники. Что она прицепилась к этому проклятому портрету! Вчера вечером в Интернете он поискал сведения об Артуре Метлоке, и то, что он нашел об этом художнике, потрясло его. Картина действительно стоила огромную кучу денег.
Он не разбирался в искусстве, хотя дедушка не раз пробовал заинтересовать внука. И конечно, Люк и не подозревал, что коллекция дедушки может стоить больше пары долларов. Джон Маккейд всегда рассуждал об искусстве в понятиях красоты, а не денежно-кредитных ценностей. Если бы он подкрепил свои уроки долларовыми купюрами, они стали бы более интересными.
— А твои родители уехали во Флориду несколько лет назад, да? — внезапно спросила Ники.
Люк скорчил гримасу. В Дивайне всем было все известно. Именно поэтому он предпочитал анонимность жизни в большом городе.
— Да, но они приезжают время от времени, чтобы присматривать за дедушкой. Тебе нужно что-нибудь, чтобы начать работу?
Ники задумчиво осмотрела холл, где они закончили экскурсию по дому. Созерцательное выражение на ее лице, казалось, отражало больше любопытство, чем попытку собраться с мыслями.
В ней всегда странно сочетались неуверенность в себе и интеллект. На самом деле как-то легко забывалось, какой проницательный ум кроется за ее девичьей стеснительностью. Но даже тогда, в юности, Люк знал, что Ники Йоханссон — потрясающая! Почему же она не уехала из Дивайна в поисках лучшей жизни?
— На самом деле я уезжала на некоторое время, но вернулась, — сказала она, не глядя на него.
Люк вздрогнул, внезапно осознав, что высказал вопрос вслух.
— Я… ммм… думал, ты здесь сойдешь с ума. Дивайн — явно не интеллектуальная столица.
Она пожала плечами.
— Однако колледж здесь превосходный. И потом, я часто путешествую, консультируя музеи. В прошлом году нью-йоркский музей отправил меня, вместе с другими специалистами, в Лондон, чтобы подтвердить подлинность неизвестной картины Рембрандта.
— Но ты живешь здесь. Колледж — всего лишь замкнутый мирок, даже студенты живут в Биардингтоне. Город умирает, и все об этом знают.
